Вид на Байконур со спутника

      На Байконуре снег весною тает,
      Скоро здесь тюльпаны зацветут,
      Скоро нас с тобою командиры,
      На площадку строем уведут…
      (Из песни)
     
      …На изломе 23/24 ноября 1981 года – подошва моего ботинка впервые коснулась земной тверди легендарного космодрома Байконур.
      К этому емкому для всякого советского человека слову вполне подходили известные строки А. С Пушкина: «…как много в этом звуке Для сердца русского слилось!». При произношении его вслух у любого совка сразу же возникает длинный ассоциативный ряд с космосом, - а именно: с космодромом, который является началом славного пути к тем самим звездам, что светят человечеству из космической бездны. Отсюда ступил в бессмертие первый в мире космонавт Юрий Алексеевич Гагарин; стартовал корабль, занесший на ближайший спутник Земли – Луну - «любимый трактор советских людей», - луноход; ну и отправлялись в свои космические путешествия все остальные пилотированные аппараты, с которыми напрямую связывают успехи Советского Союза в покорении человеком просторов вселенной. От одного этого слова советские люди черпали львиную долю своих положительных эмоций. Это планетарное слово, в те недалекие времена, могло снять шляпу разве перед словосочетанием – «9 мая», - днем победы советского народа над нацистами во время «Великой Отечественной войны»…
      …Какие мысли посещали меня в этот ответственный момент своей жизни?.. Это, к сожалению, давным-давно уже стерлось из моей памяти. Соответствующих записей на бумаге я тогда не вел по открывшимся мне причинам. Однако теперь смело можно предположить, что в тот момент я был уже отчаянно далек от тех высокопарных слов, которые постоянно доносила до ушей обывателей дубовая советская пропаганда о тех грандиозных победах советского народа под руководством коммунистической партии в деле освоения околоземного пространства. Я, скорее всего, думал только о своей тяжелой участи, которая постигла меня, и просил свою судьбу, помочь мне с честью справиться с тяжелыми испытаниями, выпавшими на мою незавидную долю.
      После спертого воздуха вагона, - в котором тысячи людей безвылазно колбасились несколько суток, - наша команда №220, наконец-то, прибыла в нужное место. Этим местом как раз и оказался тот самый, известный на весь мир, - знаменитый во всех отношениях - космодром Байконур.
      …После замкнутого пространства вагона, - в котором пленники советской системы хозяйствования долгое время чувствовали себя настоящими селедками в бочке, - как только почувствовали под собою земную твердь, тут же начали переминаться с ноги на ногу, чем-то напоминая пингвинов. Слышались зычно звучащие в морозном воздухе команды командиров, выстраивавших всех в одну длиннющую шеренгу. Все эти манипуляции с людьми проделывалось под насыпью железнодорожного полотна, на котором темным силуэтом застыл завезший нас в эту даль эшелон.
      Невольно, пред моим взором, открылось что-то вроде замкнутого пространства: по одну сторону видимость ограничивалась той же высокой железнодорожной насыпью, - со стоящим на ней эшелоном доставивший нас сюда из города Новосибирск, - а чуть дальше – в стороне - цепочка огней, тянущаяся от станции Тюра-Там. В то же время над головой, в виде многочисленных лампад, светилось огромное множество ясных, небесных светлячков-звезд.
      Я еще никогда не забирался так далеко на юг, и подобную яркую люминесценцию приходилось наблюдать впервые. Ловя грудью, потоки свежего, слегка морозного воздуха, я принимал в себя через зрение этот мерцающий свет, исходящий от далеких миров, впитывая в себя его холодное величие. Это были мои самые первые, чисто зрительные впечатления от этой, в общем-то, очень неприветливой, голой земли…
      К этому времени, надо сказать, я уже достаточно прозрел, пообвыкся за три дня пути в новых для себя обстоятельствах жизни, отчетливо понимая, что от этой горькой участи никуда уже не уйти в течение двух долгих лет жизни. Жизнь для меня только начиналась, и я обязывал свою судьбу многого в ней достичь. В эти годы так хочется быть чем-то значительным в этой жизни.
      У меня были обширные планы относительно литературы, и это вынужденное отступление в связи с призывом в армию внесло в них известные коррективы. На моей стороне была молодость, смелость, недюжинная сила воли, которую я к тому же постоянно закалял в себе. (К подобным размышлениям я вернусь чуть ниже). Что ждало меня впереди, я уже, в принципе, догадывался, судя по своему вагонному окружению...
      …В вагоне меня окружала, – в течение всех этих трех суток, – довольно-таки, колоритная, и к тому же очень враждебно настроенная к молодому интеллигенствующему человеку среда бывших малолетних преступников, - а также ехавшая вместе и ничего не значащих в такой борьбе за выживание толпа со всем согласных обывателей. Ко всему привыкших, молчаливых и не очень гордых зайцев; придающих любой среде фон - окраску, - будучи ее обязательной начинкой, которую поедают те, которые имеют над нею власть. В вагоне власть над ними поимели бывшие уголовники. Там, я, - со своими принципами и гордынею, всегда готовый вести бескомпромиссную борьбу против любого зла и насилия, - выглядел, такой себе, откровенно белой вороной.
      Но, одно дело оригинальничать где-то в крупном городе, где кругом живут добропорядочные граждане, а другое дело выделяться в хорошо организованной блатными понятиями полукриминальной толпе, среди которой выделялись своими наклонностями к насилию вчерашние воспитанники малолетних тюрем.
      Короче, выражаясь языком философов: вокруг меня постоянно вызревал какой-то конфликт интересов, в котором я должен был очередной раз переживать свою оригинальную судьбу, в виде героя своих же собственных, будущих произведений. Мне предстояло совершать какие-то необязательные для здравого смысла подвиги, тем самым, переживая это смутное время в своей судьбе. Это была отнюдь не какая-то наигранная эпатажность или рисование на глазах у других. Я так устроил себя; такова была моя внутренняя конституция. Здесь надо было только подтвердить свои притязания на героичность своей доли, и в непростых реалиях каждодневной жесткой войны характеров, постараться сберечь и по возможности развить в себе все те необходимые качества, чтоб, беспрерывно ковать из себя настоящего писателя.
      Вот почему интеллигент во мне тогда спешно укрылся, окуклился, спрятался в непробиваемую для разных едких слов капсулу, вместо которого, во мне пробудился обычный лесной зверина, который и взялся защищать мое естество от уничижительной действительности. Голодный на разного рода подвиги, я готов был всех кто попытается там меня унизить: если и даже не убить кого, - то вполне реально мог покалечить имеющими в моем арсенале приемами бокса.
      Я творил себя в конкретных условиях выживания, как самый настоящий поэт, хотя во мне, кроме обязательных юношеских стихов, - которые знал наизусть, - коими в то время пышным цветом, цвела мое творческое начало. Я готов был, как губка, жадно впитывать эти новые яркие впечатления от Байконура, чтоб когда-нибудь, в тиши комнаты, - как всегда делаются любые книги, - описать все это. Запечатлеть свои мысли об этом времени на бумаге.
      …Уяснив для начала, в каких условиях мне придется выживать здесь, - я начал планомерно уничтожать свой дневник, отрывая из него по одному листочку, словно выбрасывал в небытие воспоминания из своей прожитой жизни.
      Дневник покоился у меня под подкладкой демисезонного пальто, рядом из достаточно крупной для того времени суммой денег. Пачка в полутораста полновесных брежневских рублей, которым я многим буду обязан на первых порах своей жизни на Байконуре. Эти деньги потом очень помогли мне комфортнее адаптироваться в непривычных для моего эго условиях выживания.
      Уничтожая свой дневник, мне каждый раз приходилось засовывать руку в прореху, и, отрывая по листочку, истреблять зафиксированные когда-то мысли на бумаге.
      …С этого момента своей жизни на Байконуре мне пришлось больше запоминать, чем фиксировать на бумаге…
      …Нас выстроили перед высокой насыпью и еще раз пересчитали.
      Народа привезли сюда много. Поэтому на подбивку предварительных итогов переселения такой массы будущих рабов ушло не меньше часа. Пока, под высоким и звездным небом Байконура, поименно звучали наши фамилии, морозец принялся донимать нас своим неослабным вниманием. Все это время над выстроенной вдоль высокой насыпи колонной, в лунном свете, хорошо были видны подымающиеся ввысь протуберанцы холодного, морозного пара.
      По пути следования эшелона - я уже привык к этой обязательной и, довольно-таки, скучной процедуре проверок. Когда напряженно вслушиваешься в голос читающего списки строевого сержанта, - но только твой слух улавливает вспорхнувшие с его губ знакомые звуки твоей фамилии, как твой голос тут же отзывается на нее, произнося такое родное среди тысяч других слово - «Я»! - отображающее эту самую фамилию, - и, тут же, как бы, расслабляешься всем телом. Родное слово - «Я», - к которому ты привык на протяжении своей сравнительно недолгой жизни, вобравшее в себя все твое существо, с твоим образом жизни, мыслями, чаяниями, стремлениями и всеми сокровенные мечтами – теперь звучало, вспархивая на ветру, как бы отрешенно; от него уже несло какой-то казенщиной. Слово это, отображающее, прежде всего, твое естество, - на самом деле теперь уже даже, как бы, и не совсем твое. Им жонглируют чужие люди в погонах, каждый раз проводя с ним какие-то словесные манипуляции, обращаясь к тебе через него, добиваются от твоего существа такой нужной им гибкости.
      Во время проверок ты выбрасываешь из себя свое «Я», без всяких эмоций и пиитета. Военным твое «Я», по большому счету, ничего не говорит, кроме того, что ты теперь раб, поставлен в военный строй, на определенное тебе уставом место. Они решают это на основании «Закона о всеобщей воинской повинности», где тебе надлежит находиться в данную минуту, в данной военными системе координат, в определенной высшим начальством точке на земле. В данном случае на Байконуре. Одни со своим гордым «Я» неслись в это время в своих звездолетах в космос, а другим, таким каких обозначало это «Я», была уготована незавидная доля, прокладывать им трассы, называясь военными строителями.
      Те, кто притащил мое «Я» сюда на Байконур, будут слепы и глухи к нему на протяжении всей службы. И будет круглым дураком тот, кто подумает, что с ним поведутся как-то по-иному. Офицерам, по сути дела, глубоко наплевать на всех попавших в их сети по большому счету. У них своя жизнь, и свой круг задач. Все, что им надо – это добиться от нас исполнения своих приказов…