«Служба» наша на всемирно-известном космодроме Байконур добегала до своего логического завершения – до «дембеля», - как в армейских кругах называлась обычная демобилизация.
      …Сидя здесь в моей «биндюге», - на Летнем полигоне, - одном из двух заводов, находящихся на «девятой» площадке, - занимающимся обычно изготовлением всевозможных железо-бетонных изделий под открытым небом, - за банкой «чифиря», - этого особого напитка, завезенного в этот неблизкий край настоящими зеками, - я, и сержант Бобчанник, - (он родом с Ровенской области), - беседуем о своих дембельских нарядах.
      Дело это, - если подходить к нему серьёзно со стороны всевозможных неписанных солдатских канонов, - было святое для каждого отдельного бойца, которое требует от него напрягать все, что он поимел и заслужил за эти два года, так называемой, службы. Некоторые авторитетные деды, начинали готовиться уже за сто дней до приказа маршала Дмитрия Федоровича Устинова, после того, как побрили себе «налысо» голову; блатные, попавшие в эти места прямо из кичи – начинали собирать дембельские манатки уже на следующий день по прибытию сюда, - а все остальные: кто, когда смог…
      Кому-то надо было еще закупать в гарнизонном магазине еще недостающие для полного комплекта значки по пять рублей за штуку, достать новые шевроны, погоны, офицерские пуговицы для шинели; вытатуировать на плече ракету с годами службы на Байконуре, – «вкатить» - под шкуру своего члена отшлифованный плексигласовый шарик, чтоб «бабам» приносить удовольствие, - (некоторые, и по два вкатывали), - потом, еще нужно было изготовить такой необходимый дембельский альбом...
      Свободного от несения службы времени к этому сроку у любого «дедушки», - было уже, хоть отбавляй. К тому же текло оно медленно; многое можно было успеть. Кто-то мучил еще себя мыслью, где достать новую парадную форму, чтоб – по замечанию тамошних старожилов - на ней даже муха не «е…», а если и…, - как это, помягче, выразиться, - …и сидела, то только в белых тапочках.
      Ну, и, конечно же, новые «дембельские» сапоги.
      Любой уважающий себя дембель питает особый пиетет к своей дембельской обуви.
      Достав себе новое изделие, - он обязательно набьет на сапоги дополнительные каблуки. И, наверное, - самое главное – обточив подошву, придаст носку форму лодочки. Для этого на Байконуре рядом из знаменитыми космопланами развилась настоящая сапожная индустрия. Каждый хороший «сапожник» умеющий это делать, был на хорошем счету.
      Сержанту Бобчаннику, с которым я сдружился только в конце нашей службы, надо сказать, что все дембельские шмотки получил в подарок от своего земляка с той воинской части, которая недавно присоседилась к нашей - майора Денисова. Его земляк был там каптерщиком, и этим, собственно, все сказано…
      Достав, там же, кое-что для всего этого обязательного солдатского марафета, я с удовольствием мог бы считать на этом свою обязательную подготовку к демобилизации законченной.
      Если б не эти сапоги, которые предстояло еще довести до ума. В эти дни я ломал себе голову над тем, кто бы помог мне сделать это важное дело.
      В то же время, я, все же, большую часть времени убивал с сержантом Игнатущенком, - тот был родом из Подмосковья, - который, под псевдонимом Искра, спешил закончить к дембелю свой первый роман. Он был помешан на дореволюционной жизни России. У него были воспитаны повадки настоящего родового дворянина, аристократа. Он даже в речи своей старался подражать старым графиям. Слушая, как он произносил слова, создавалось такое странное ощущение, что он даже здесь, в этом театре абсурда, пытается сыграть какую-то заученную роль.
      К советским праздникам он обязательно читал со сцены нашего клуба басни дедушки Крылова; у него это здорово получалось. Воспитывался он, насколько я понял, в артистической среде. Роман он писал, конечно же, о белой гвардии, о ее эвакуации из Крыма. (Слушания романа, в авторском исполнении, произошли в техническом классе роты, за месяц до нашего прощания с Байконуром. На это действо были вызваны из роты все авторитетные «деды»).
      …А до этого, он, взяв ключи у майора Ермолаева от его кабинета замполита, зазывал меня, и мы вечерами иногда отправлялись в штаб части. Там мне впервые удалось сесть за настоящую писчую машинку. Тот же сержант Игнатущенко, доставал мне необходимые в целях самообразования книги.
      Игнатущенко, который, по-совместительству с разными обязанностями у ротного замполита старшего лейтенанта Чалпона Акмалдоева, исполнял еще и функцию ротного почтальона; вручал мне ворох газет, которые я тут же уносил с собою на Летний полигон, где и коротал с ними время…
      Потом приходил сержант Бобчанник.
      «Замутив» чифиря, мы располагались к длительной беседе. Для чифиря мы брали техническую воду в градирне, - если не хватало принесенной со столовой, - охлажденную уже после какого-то сложного производственного цикла. Эта жуткая градирня, служила в летний зной настоящим бассейном. Бросив потом в банку два оголенные провода с намотанных на концах обломками лезвий, мы за минуту получали необходимый нам кипяток; после чего в банку засыпалась пачка заварки чая №36...
      Иногда, здесь же, я продолжал разрисовывать широкую деревянную доску…
      - А что если Бутов сделает тебе сапоги? – Предложил мне однажды Николай.
      Я посмотрел на него с недоверием. Хотя Бутов и считался в этом деле непревзойденным докой, но вот захочет ли он сделать мне сапоги, когда сам, как и мы, стал дембелем? Вопрос оставался открытым. Да я и не собирался решать его через Бутова. Родом Бутов, я думаю, был откуда-то с Сибири. На его выгоревшей в безжалостную жару панаме, было нарисовано пастой небольшое пространство возле озера Байкал с истоком Лены, на котором стрелкой было указано, очевидно, место его рождения. Если панаму, конечно же, ему кто-то не подменил. Я не спрашивал об этом у него. Его круглое лицо, с небольшим курносым носом, украшали только очки. Оправа, которых была сделана с блестящей проволоки, сразу же придавала лицу их владельца интеллигентную схожесть с настоящим врачом. Увидев его в первый раз, - прибывшим в нашу часть после соответствующей учебной роты, - подумал, что в санчасть прислали какого-то нового фельдшера. Сидящий возле нашей роты на ограждении младший сержант Логинов, - очень занудный по жизни человек, - наверное, наблюдавший в это время за мной, не без присущего только ему «юмора», заметил:
      - Тоже, «юный мичуринец»! – Указав на Бутова.
      На его слова не надо было обижаться, даже не потому, что Логинов был авторитетным дедом, просто, он всех прибывших сюда салабонов называл «юными мичуринцами». Очевидно, путая нас с настоящими покорителями природы. Хотя какая может быть природа в пустыне, где я видел всего лишь один дождь, - 20 августа 1983 года, - когда два небольших облачка, величиной с детский слюнявчик, проплыло в лазурной глубине вечно чистого байконурского неба, с которых, будто стрелы, летели вниз редкие большие капли настоящей воды, которые, не долетая, испарялись в метре от пышущей жаром земли?..
      - Гляди, - сказал кто-то первый пораженный этим зрелищем, - на пыли не остается никаких следов!
      …За эти долгие годы, я видел Бутова, когда он носил со столовой на Подстанцию остающимся на дежурства дедам, большие судки с едой. Салабоны в этих электриков, выглядели в роте настоящими чмырями – особой породой опустившихся людей, часто встречавшихся на Байконуре, которым «не хватало» времени следить за собой.
      По сложившейся здесь практике, чмирей все время «шугали» деды; они держаться от всех отдельно. Все больше спали, забившись где-то по своим щелям. Каждый «борзый» имел право использовать их по своему усмотрению.
      Помню, глубоко запавшую мне в память одну ночь.
      Дело в том, что электрики в нашей собранной под одной крышей второй роте, жили отдельно, занимая технический класс. Это было уютное, затемненное помещение, которое занимало пространство перед ленинской комнатой, что, этакой загогулиной, было пристроено к казарме, придав ей вид зеркального отображения буквы «Г».
      Электрики мало появлялись в этом месте, посылая сюда отдыхать незадействованных на работе салабонов. Те отбывали за их взвод все кухонные наряды; чистили и драили техкласс в субботний парко-хозяйственный день.
      Короче, трудились за всех электриков, как знаменитый папа Карло, на своего деревянного мальчика. За всех этих Скотаренкив и Пилипенкив, - там было половина украинских фамилий, хотя попадали они сюда со всех концов Союза.
      В техклассе всегда было много свободного места. Спать здесь считалось престижно. Сюда, на ночлег от казарменной возни – от этого Вавилонского столпотворения, - уходили на покой многие деды, которым по строку службы полагался покой во время сна. Они вылеживали свои кобла только внизу; тогда как наверху можно было и мне неплохо устроиться на всю ночь.
      Я лежал, накрывшись одеялом. В полночь меня разбудил грохот десятков забегающих ног. Сюда, в роту, вернулась почти вся в сборе Подстанция. Наверное, ротный, как всегда, накачавшись с бывшими зэками чифирем, шуганул сюда всю эту братию.
      Они раздевались, занимая свободные койки; деды, как всегда, снизу, салабонов загоняли наверх. Кто-то, приподняв над головой мое одеяло в углу, сказал: «Это ты!» - и тут же растворился в суматошном шуме, раздающихся вокруг голосов и возни. Больше ко мне уже никто не заглядывал; я поставил себя довольно-таки жестко в этом довольно-таки пестреньком мужском коллективе.
      - А свет?! – Спохватился внизу чей-то авторитетный голос. – Бутов?!
      В щелку я увидел посредине, поднявшегося в одних кальсонах Бутова. Он был без очков; подслеповато щурился на синий неяркий свет лампочки.
      - Я!!! – Послышался чуть сипловатый, словно простуженный голос, Бутова.
      - Головка ты от патефона! – Рявкнул на него тот же властный голос. - Наступи на фазу!
      Я видел Бутова, осторожно сползающего со второго яруса коек...
      - Лётом! – Скомандовал голос.
      - Совсем опухли духи, - послышалось недовольное ворчание другого еще более авторитетного деда.
      – Поучить летать? - тут же подпрягся чей-то подхалимный голосок.
      - Мужики!!! – Услужливо звучит этот же голосок уже для всех. – Привидение с моторчиком! Бутов, натягивай на голову простыню!
      - Нет, - сказал очень авторитетный голос. – Всем спать. Надо завтра рано вставать, не выспимся…
      - Бутов, выруби рубильник! - распорядился командовавший.
      Послышались шлепки босых пяток, и свет погас.
      -Ээээ! Не тааак, - обиделся на него голос. – Делай, как тебя учили!
      Снова послышались шлепки босых ног, и сиплый голос Бутова, который старался быть бодрым:
      - Товарищ выключатель! Разрешите вас выключить!
      - Вырубай! - сказал шибко авторитетный голос, - а то я вас обеих вырублю!..
      …После этого события прошло почти полтора года.
      - Я, Бутова уже полгода, как нигде не вижу, - сказал я тогда Бобчаннику. – С тех пор как ушли последние, майские дембеля.
      На дверях его биндюги, говорили, присобачена была табличка с изображением черепа пронзенного молнией, на которой написано: «Не влезай – убьет!».
      - Хочешь, я тебе организую здесь встречу? – Начал сержант: - Готовь чифирь. Говорят, он там таким чифиристом заделался. За чифирь он может сделать тебе сапоги. Вот и поймаем его на этом, - тоном заговорщика, сказал Бобчанник.
      - Да, где ты его собираешься увидеть? – на всякий случай, спросил я. – В роту не он не мы почти не ходим. А на их Подстанцию я даже дорогу плохо знаю…
      - Не волнуйся, - сказал Бобчанник, - это я беру на себя.
      Похоже, Бобчанник решил выманить Бутова через тех новых салабонов, которые в тех же баках, что и они когда-то, носили теперь уже остающемуся на дежурствах Бутову еду на все ту же Подстанцию.
      …На следующий день, мы снова собрались на Летнем полигоне. Снимая с пояса литровую флягу, Бобчанник заявил мне:
      - Готовь чифирь! Бутов сейчас придет!
      Не успела еще вскипеть в банке вода, как железная дверь биндюги содрогнулась от мощного удара ногою. Так ее не стучал даже ротный, капитан Гордеев, в припадке своей паранойи!
      Когда наш командир обжирался в очередной раз водкою или чифирем, он постоянно искал на ком можно выместить свою злобу. Тогда у него подергивались кончики рыжих усов, и он начинал фистулой протягивать через нос разные обидные слова.
      Когда я открыл дверь, на пороге стоял Бутов, во всем блеске своих неизменных очков, в тонкой металлической оправе.
      - Ты, чё гремишь здесь? – Я мог бы разозлиться, с разными последствиями, если б у меня не было к нему дела. – Оборзел, что ли? - Моя улыбка должна была смягчить тон моего голоса. Я встречал его, как мастера, которому разрешалось немножко пошалить.
      - А что - не видно? – Молвил он обязательные на этот случай слова, как всегда, поправляя при этом очки.
      - Не видно, - заканчиваю я, ставшую обязательной словесную процедуру. - Давай, заходи, - говорю, – гостем будешь!
      В этот момент он уставился на стоящую банку с приготовленным чифирем и с немигающим взглядом, как сомнамбула, прошел мимо меня к столу. Он сел напротив ее, и уже не вставал, пока последняя черная капля не перелилась в его цветущий организм.
      Есть мнение, что чифирь пагубно влияет на сердце. Но на Байконуре, где вся вода с Сырдарьи, зараженная повсеместно дефолиантами, - стекающими в нее с хлопковых полей, - была еще более пагубна для здоровья, - чифирь считался спасением от любой напасти. Когда много людей, каждый год отправлялось в госпиталь лечить трудотерапией болезнь Боткина – желтуху, - чифирь здесь был, чуть ли не панацеей от всех заразных болезней. Раньше желтушников отпускали домой, тогда многие, сознательно калечили свою печень, заражая себя желтухой. Так люди всегда спасались от рабства. После этого лечить эту болезнь начали здесь, огородив в госпитале одно отделение высокой каменной оградой, используя для лечения исключительно трудотерапию и создав там невыносимые условия пребывания.
      Не знаю, насколько предпринятые оперативные меры воздействия помогали командованию; я не обладаю такой статистикой. Но с тех пор в госпиталь боялись попадать, даже строевые сержанты, прячась по каптеркам от такого принудительного лечения; естественно, становясь дополнительной угрозой заражения в роте. Болеть желтухой и дизентерией, естественно, от этих драконовских мер не переставали...
      Когда температура воздуха на Байконуре больше полугода держится близко к температуре кипения, когда вода из тела испаряется, как из чайника, - чифирь, считалось, задерживал в нем влагу. Что, возможно, соответствовало нашим представлениям об этом спасительном напитке.
      Уже во время этой «чайной» церемонии, я приступил к упрашиванию:
      - Ты сумеешь мне сделать сапоги? – Спросил я у Бутова.
      - Сделаем тебе сапоги. – Обещал мне, раздобревший после чифиря, Бутов. – Две пачки заварки, и все
      готово!
      - Когда приходить? – Спрашиваю.
      - Когда захочешь, - говорит он.
      - Тогда завтра, - говорю, - буду у тебя, как штык!..
      …Наутро, я достал из загашника две пачки заварки, там же хранящиеся заготовки для своих дембельских сапог и, зажав под мишками голенища, отправился с ними на Подстанцию.
      Дорогу мне преградили настоящие залежи сгоревших бревен. Весною большая часть деревянных складов начисто выгорела костром в день советской пионерии; многое еще не успели восстановить после этого грандиозного пожара, зарево которого мы наблюдали издали. Хотя каждый день, сюда, со всех концов Союза сюда прибывали вереницы эшелонов, подвозя все, что надо было для этой грандиозной стройки века. В основном щебень и цемент…
      За два года перед моими глазами прошли тысячи вагонов!
      Накануне, мы разгрузили для своей воинской части целый вагон картофеля...
      … Через полчаса неспешной ходьбы по железнодорожным путям, огибая целую гору щебенки, я уже был на ближних подступах к Подстанции. По дороге надо было не напороться на еще под зебру разукрашенную машину комендатуры, рыскающую здесь в поисках отбившихся от строя – «праздношатающихся», - как называл подобных мне, наш требовательный и крикливый комбат, майор Денисов…
      Ступая на ухоженные чмырями дорожки в царстве цветущих клумб на Подстанции, я тут же столкнулся взглядом с одним из этих существ, - без роду, казалось бы, и племени, - что повсеместно встречались мне на Байконуре вот уже на протяжении почти двух лет. Фуфайка на нем вся лоснилась от грязи, а кожа, на руках, выглядела рыбьей чешуей...
      - Где я могу увидеть Бутова? – Спросил я у чморика.
      - Он там, - ответил он, показывая веником на одну из биндюг, на которой я уже и сам сумел
      рассмотреть висящий предупреждающий знак, с изображением пронзенного молнией черепа.
      Когда-то такой же знак, - который электрики развешивали повсеместно на высоковольтных столбах, - какой-то весельчак повесил на дверях школьного погреба, в котором скареда наш, директор, хранил варенье.
      Я нашел Бутова дрыхнувшего на одной из лавок прислоненных к стене.
      - Проснись, и пой! – Сказал я Бутову, тряся его за плечо.
      - Чё, те надо? – Спросил он, спросонку.
      - Ты чё, забыл? – Спросил я. - Вчера договаривались…
      - А-а! Сейчас, - Он тер кулаками свои заспанные глаза. Потом, словно спохватившись, уставился на меня немигающим взором, и коротко спросил: - Ты взял заварку?
      - Две пачки, - ответил я. - Как и договаривались.
      - Хорошо, - сказал Бутов, подобрев.
      Потом, по вызову Бутова, явился тот же грязный салабон; принес ему чистое полотенце. Помог Бутову принять обязательные водные процедуры, поливая с ковшика на спину. Велел принести тому же салабону кипяченую для чифиря воду.
      Наконец-то, мы уселись с Бутовым за стол.
      - Так, ты зачем пришел? – Зачем-то спросил Бутов.
      - Сапоги, - говорю, - надо сделать, как и договаривались вчера...
      - Какие сапоги?! – неожиданно зарычал Бутов, и, не дав моргнуть мне глазом, он, с какой-то
      обезьяньей ловкостью, слетел на стол. При этом в руке у него появился, невесть откуда молоток. – Не подходи! – Предупредил он. – А то убью! – Его близорукие глаза сузились до размеров щели.
      От неожиданности я даже отпрянул к двери, но тут же взял себя в руки... Это могло быть простой шуткой. Во всяком случае, я не делал ничего такого, что заставило его убить меня молотком.
      - Бутов, не дури! – Сказал я, и начал осторожно подступаться к нему. - Брось молоток!
      Я делал шаг за шагом, не спуская с него взгляда.
      Взгляд его зеленых глаз, поначалу, казавшимся неподвижно упершимся в меня, вдруг дёрнулся...
      Молоток бессильно вывалился из его руки и с грохотом упал на стол.
      - Я пошутил, - сказал Бутов: - Давай делать сапоги...
      - Так бы, и раньше, - сказал я.
      Он достал специальные причиндалы: стальные пластины, паяльную лампу… Начал настраивать точило.
      Он намазал кремом носки сапог, приставлял к ним раскаленную до красна, с помощью паяльной лампы, металлическую пластину, и начинал бить по ней молотком, придавая носку нужную форму лодочки…
      - Ты что же это делаешь, скотина? - Меня от злости чуть не в пот бросило. – Ты же портачишь мне сапог! Пошел вон отсюда! - Я вырвал у него с рук молоток.
      Еще б один удар, и носок сапога навеки загнулся в другую сторону.
      Бутов явно, по чьему-то умыслу, пытался навредить мне. Накануне, узнав от Бобчанника, что я хочу просить Бутова, «сделать мне сапоги», его вызвали в роту его земляки – строевые сержанты, - и приказали не делать этого. Об этом я узнал немного позже. А пока я только прогнал его.
      До вечера я сам сделал себе сапоги, уяснив, как это делается…
      … Тем временем, Бутов, - как поведал мне вечером Бобчанник, - ввалился в казарму, влез на бачок, в котором должна, не выбывая, быть питьевая вода, - но которая появлялась там, на самом деле, крайне редко, - и заорал на всю казарму:
      - Дур-до-о-о-ом!!!
      Сержанты бросились отрывать его от бачка. Он кусался, не давался им в руки. Кто-то отправился в штаб, за ротным.
      В конце концов, - Бутова, - не перестающего вопить на всю казарму «Дурдом!», - оторвали от пустого бачка, и, погрузив в дежурную машину, отправили в госпиталь.
      В палату его заводили строевые сержанты: Дубов и Орест Степанишин. Навстречу им поднялся майор медицинской службы, с накинутым на плечи белом халате.
      - А-а, так ты уже здесь! – Разводя в сторону обе руки для дружественных объятий, говорил идущий ему навстречу, улыбающийся Бутов. – А я тебя везде ищу!
      - Здесь, коллега! – весело сказал заключенный в дружественные объятья майор, после чего, обращаясь через плечо прильнувшего к нему Бутова, грустно добавил, обращаясь к старшому по званию Дубову: - Можете ехать обратно, - этот парень уже наш!..

      1990; 1992; 2008 г.г.