Еще во время прохождения медицинской комиссии в Октябрьском райвоенкомате Новосибирска надо было прозреть, и, всеми доступными возможностями, отвергнуть эту «службу в армии», - эту: «почетную обязанность каждого советского гражданина», – сославшись, допустим, на плохое здоровье, на тот же выпавший диск в позвоночнике.
      «Если бы», конечно же, «да кабы», - теперь уже дела не меняет. В свое оправдание можно сказать, что тогда я не знал, что армейская вывеска «строительный батальон», - куда меня настоятельно запихивали врачи, - служит всего лишь плотным дымовым прикрытием самого обыкновенного советского рабства, которое можно поставить рядом с тем же «перевоспитанием трудом» заключенных в сталинских концентрационных лагерях, где зэки трудились за скудную пайку!
      Правда, все это я узнал, когда пережил этот позор на собственной шкуре. Когда уже и поправить-то было ничего невозможно. Все прессовалось в память, которую теперь надо сносить до конца своей жизни. Успокаиваю себя словами, что нас, просто, развела советская пропаганда.
      А ведь в Новосибирском военкомате на это указывали очень многие обстоятельства.
      Большинство из моих будущих сослуживцев, в то время, когда другие дети усердно грызли гранит науки, - обживали специальные тюрьмы для малолетних преступников. За грабеж, насилие и иные преступления против человеческой личности. А самые быстрые из них успели «попариться» на нарах даже взрослых зон. Это было видно по их характерным наколкам. Тела многих из них напоминали фрагменты картин художников-передвижников.
      На многих были вытатуированные облики каких-то юных дев. Это должно было бы на самом деле что-то означать в их тюремной иерархии?..
      Я мало разбирался в этом, когда проходил с ними медицинскую комиссию, и мог каждый день разглядывать под дверями кабинетов врачей их разукрашенные тела, представляющие собой настоящие картинные галереи.
      Один из них имел на своем плече вытатуированный воровской эполет, все время отрешенно бродил по длинному коридору, показывая всем вытатуированную на спине в тенях и мельчайших подробностях знаменитую картину А. Бубнова: «Поединок Чолубея и Пересвета».
      Шевеля по ходу движения лопатками, он как бы оживлял картинку: витязи начинали свой поединок, – выглядело все это зримо, как у того же поэта Александра Блока, в его знаменитом стихотворении «На поле Куликовом»: «И вечный бой. Покой нам только снится…»
      Для этих бойцов, наша «великая» социалистическая родина придумала такой безупречно верный ход, который позволял отсидевшим на зоне малолетним преступникам, как бы этой службой в стройбате «очиститься» от грехов своей бурной молодости. Проще говоря, она переправляла аборигенов своих многочисленных тюрем через военкоматы на новое место жительства, тем самым, обеспечивая себя на ближайшую перспективу дешевым рабским трудом. После «службы» наобещав им, что они будут снабжены «чистыми документами», с которыми смогут беспрепятственно: «влиться в стройные ряды советских граждан, неустанно строящих коммунизм». Через выданные характеристики в строительном батальоне, эти строители смогут начать жизнь, как бы, с чистого листа.
      За что же страдали тогда те, кто попал с ними служить по состоянию своего здоровья?.. Об этом строгие отцы-комиссары почему-то упрямо умалчивали. Им тупо надо было доставить нас в эту дикую пустыню, чтоб построить там посадочную полосу для своего челночного космического корабля «Буран». Для этого все средства были хороши.
      Помню, военком меня спросил, очевидно для какой-то галочки:
      - Ты хочешь служить?
      Пройдя уже всю медицинскую комиссию, мне вдруг стало почему-то все по фигу. Я уже не думал о разных превратностях судьбы. Просто про себя уже давно решив, что надо когда-то будет отдавать эти два года родине, после чего она, наконец-то, отцепится от меня «со своим почетным долгом». А так раз или два раза в год, меня теребили, заставляли проходить сито призывных комиссий в военкоматах Конотопа, Киева, Новосибирска...
      Да, у меня еще на школьной скамье, вследствие неправильной осанки, выскочил какой-то там диск между позвонков, который, я уверен, в любой другой стране, убрали б в два счета, попади я вовремя к мануальному терапевту. В этой стране я был никому не нужен. Каждый год, после этого, только военкомат интересовался моей кривизной в позвоночнике, пока не представилась такая возможность запихнуть меня в стройбат.
      - Хочу, - зачем-то соврал я в ответ военкому, словами с висящего в коридоре плаката: - Служба в армии почетная обязанность советского гражданина!
      Слова прозвучали немножко фальшиво, но, тем не менее, они оживили довольно-таки скучную атмосферу призывной комиссии.
      Уставшие от монотонного штампования документов эскулапы, отреагировали на мои слова смешком. До этого этот конвейер тупо загонял пачками людей в рабство на два года, едва прикрыв его дубовым законом об всеобщей воинской обязанности. У медиков был план: дать столько то человек, - и они, из кожи лезли, давали; как те же шахтеры в той стране давали ей угля или сталевары – стали…
      - Служи.
      - Мы предоставляем ему такую возможность, – сказал безразличный женский голос, ко всему привыкший.
      - На лопату его, – уточнила мне врачиха.
      - БСЛ? Знаешь, что это такое? – Подал свой голос еще кто-то, и, тут же, не давая мне времени на осмысление вопроса, расшифровал аббревиатуру: - Большая совковая лопата!
      …Наспех распитые две бутылки водки на кухне двухкомнатной квартиры, в которой селили молодых специалистов работающих в Березовской геологической экспедиции. Недолгий переход в военкомат под падающими снежинками. И два архаровца с наколками на руках стоящие на крыльце военкомата, необычный вид, которых, невольно заставил моих провожатых переглянуться.
      - Тебя не в тюрьму случайно забирают? – Подозрительно спросил один из моих провожатых, которого мы звали Лешей.
      - Да, вроде бы, нет, - отвечал я уклончиво. - В какую-то «Команду 220»!
      - А что это такое? – спросил бывший коллега.
      - Да, я, собственно, не знаю сам. Военная тайна, - вру я.
      Сопровождающие быстро начали прощаться. После чего нас стали стричь «под ноль». Отобрали паспорта, и выдали военные билеты.
      Ночью к военкомату подогнали не отапливаемые автобусы, и перевезли на сборный пункт.
      В так называемом: «холодильнике», - двухэтажном здании с железной наружной лестницей ведущей на второй этаж; со сколоченными внутри нарами, на которых, на соломе, закутавшись в какие-то обноски, дрыхло пьяное воинство Христово, – нас промурыжили целую ночь. Время от времени, подрывая командами с мест, нас выгоняли во двор для того, чтоб сделать очередную проверку.
      Во время этих длинных проверок, над многоликой толпой поднимались облака морозного пара. После чего нас снова загоняли по наружной лестнице обратно...
      От этой ночи остались впечатление какой-то бесконечной возни, сопровождающейся диким топотом ног по железной лестнице.
      В это время внутри какая-то компания, собравшись в тесном углу вокруг короткого гитариста. Гитара на грифе у него была перехвачена голубою лентою. Всю ночь гнусавый голос выводил популярные песни из репертуара «Машины времени». Сие действие там перемежалось обильным потреблением спиртных напитков...
      В предрассветный час, нас перевезли на железнодорожный вокзал.
      До утра, сосредоточив всю команду на перроне перед готовым в далекий путь эшелоном. Пока делали обязательную проверку – окончательно рассвело.
      …Я садился в один отсек вместе со спетой компанией местной шпаны, почитателей песней Макаревича. Гитара, перевязанная на грифе голубым бантом, проникла в этот же вагон через услужливо открытое окно. С шумом размещалась в отсеке. Предводителем, я так понял, в них был тот белобрысый паренек, постоянно откликающийся на перекличках на фамилию - «Подольский».
      Как только поезд тронулся с места, Подольский тут же взялся вытряхивать в железную кружку с флакончика какую-то подозрительную на цвет ядовито-зеленую жидкость. По пене, – это была, по всей видимости, обыкновенная шампунь.
      Подольский, на правах вожака, дал пригубить этого напитка каждому из членов своей шайки. Со стороны это выглядело на какой-то обязательный ритуал посвящения. Но это осталось каплей, в море их желаний.
      Подольский призадумался. Какое-то мгновение его подвижное лицо изображало работу мыслительного аппарата. После чего он с ловкостью бывалого человека, запрыгнул на вторую полку, и, застыв в ожидании, попросил у всех внимания. Дождавшись необходимой тишины, которую в это время активно восстанавливали его товарищи, он, достаточно, похоже, сыграл шарабаном на своем горле мелодию полонеза Огинского «Прощание с родиной», - чем и вызвал бурную овацию со стороны своих друзей.
      - Цветов не надо! – Расшаркивался, тронутый вниманием маэстро. - Прошу деньгами!
      - Только деньгами! – Просили его кореша.
      Некто Байер, – такой себе хряко-подобный боец из его компании, - сорвал с себя шапку, и в порыве нахлынувших чувств, пустил ее по кругу.
      Зазвенели пятаки...
      Когда шапка по рукам достигла меня, – залосненное грязью дно головного убора едва прикрывали презренные медяки. Чтоб не дать предприятию по сплочению рядов заглохнуть на корню, мне тут же пришлось выудить из прорехи сделанной в кармане почти нового демисезонного пальто, - где была спрятана не такая уж маленькая зарплата геолога за последний месяц, - целый червонец, и прикрыть им убогую выручку за столь виртуозное исполнение музыкального шедевра.
      Все это происходило в полной, почти гробовой тишине. Пока я бросал в шапку червонец, слышно было, как этот хрякобразный Байер громко сглотнул накопившуюся во рту слюну.
      Подхватив свой головной убор, Байер тут же переправил его к своему предводителю. Тот быстро сосчитал выручку, и начал что-то прикидать в своем уме. Тут же прищелкнув пальцами, и уже через мгновение его складная фигурка скрывалась в отсеке, в котором ехал проводник.
      Скоро Подольский, пряча за пазухой две бутылки водки, снова нарисовался в проеме своего отсека. Спитая компания тут же облепила его плотным кольцом.
      …Водку делили по самим строгим тюремным правилам.
      Когда железная кружка наконец-то достигла меня, примостившуюся где-то на краю, – на донышке в ней каталась какая-то горькая горошина водки…
      Субсидировать пьянки этой компании - я принципиально не собирался. Тут же отсел к боковому окну, повелев себе больше не участвовать в этом харакири. За подкладкой у меня оставалось не меньше 150 рублей - десятирублевыми купюрами. Они должны были, мо моему мнению, сыграть еще какую-то более светлую роль в моей жизни. (Выйдет это в другом рассказе).
      Возле бокового окна, я очутился сидящим рядом с каким-то лопоухим пацаном, которого я тут же перекрестил - «Зайцем». Потом это же название экстраполировалось в моем мозгу на все молчаливое большинство, которое, помимо этой шайки, находились в нашем отсеке. На горбу которых, эта страна собиралась построить взлетную полосу для очередного прорыва в космос на челночном корабле «Буран»...
      Спать приходилось «валетами».
      Утром, за окном вагона, потянулась голая, как колено, казахская степь. Мы находились где-то в районе Семипалатинска. Рядом, за видимыми голыми сопками, которые медленно проплывали за окном вагона, возможно, что в те годы проводились испытания ядерных зарядов.
      Днем нам впервые выдали сухой паёк, который тут же перекочевал в закрома шайки. То есть, они вначале отбирали всю еду, и, отделив из нее самое вкусное, начинали выдавать «зайцам» холодную рисовую кашу. Впрочем, мне стоило немного усилий, чтоб полностью забрать причитающуюся на двоих пайку. Я уже приучал организм каждой клеточкой драться за свое место под солнцем. Двигало мной врожденное чувство справедливости, а еще больше: некогда в Киеве благоприобретенные навыки такого замечательного вида спорта, как бокс! Дорогою я делился едой с этим лопоухим пареньком, Андреем. В конце трапезы, тот сказал, что у него тоже есть лосось.
      - Так что ж ты молчишь? Давай его сюда! – молвил в запале я. – Никогда ведь не пробовал лосося!
      - Да он остался на том столике, - сказал Андрей, показывая голодными глазами на столик, за которым колбасилась вся эта блатная компания.
      - Пойди и забери, - сказал я тем равнодушным тоном, который всегда оставляет другому человеку выбор.
      Впрочем, парень не долго боролся со своим страхом. Ему надо было чем-то отблагодарить меня? Я так расценил последовавший после моих слов его героический поступок.
      Честно признаться, я даже не ожидал от него такой прыти.
      Обычно на лицах обывателей какое-то время должны отображаться следы какой-то сложной внутренней борьбы. Или мой пример по вытаскиванию мяса из пасти тигра для него оказался столь заразительным?..
      Как бы там не было, но он, подорвавшись со своего места, быстро подскочил к их столику, и, растолкав толпу, выхватил свою консервную банку. Его сопровождали взглядами, в которых светилось самое восхитительное бешенство.
      Признаться честно, я в жизни не съел ничего вкуснее, чем лососей с этой консервной баночки. Хотя, надо заметить, что, вернувшись в свою родную геологию, я потом много перетаскал этих самых лососевых из горных речек. Но, разве можно было их сравнить с добытым в том бою трофеем?!
      Когда я вернулся с очередного перекура, тот же Байер, отвернув крышку сидения, рылся в моих вещах. В эту минуту он больше всего был похож на настоящую, большую и жирную свинью, роющуюся в апельсинах. Из-под крышки торчал его бесконечный, откормленный зад.
      Его сотоварищи, очевидно, прозевали мой неожиданный возврат, и теперь с нескрываемым любопытством наблюдали за сценкой. Я же - только за ковыряющимся в моих вещах воришкой…
      …Вот тот внимательно изучает содержимое моего дорожного рюкзака. Сопровождающие меня во всех путешествиях книги – наибольшее мое богатство, - обесценено откладываются в сторону. Вот ему в руки попал фотоаппарат…
      Он взвесил в руке мою дешевенькую «Смену», как взвешивают кусок вареной колбасы.
      - А теперь сложи фотоаппарат и все остальное обратно, – спокойным голосом, предложил я.
      От неожиданности, того подбросило. Но с фотоаппаратом в руке он по-прежнему не расставался. Испуганный взгляд, с упреком блуждал по лицам товарищей, как бы упрекая их: «Что ж вы, мол, не предупредили». Пойманный на горячем, он некоторое время борется со своим страхом, но, очевидно, получив какой-то ободряющий знак от главаря, успокаивается.
      - Да, нааа! Подавись ты им! – Картинно швыряет мне в руки фотоаппарат.
      Я молча возвращаю его на место.
      …За окном тянется лишь голое пространство пустыни, на котором не за что зацепится глазами. Под железнодорожной насыпью лежат сухие клубки перекати-поля…
      На вторые сутки пути за окном начали попадаться полустанки сплошь забитые людьми. Эшелон надолго застревает на станции Арысь, что под Ташкентом…
      Халаты…Тюбетейки…Верблюды…
      Все это видится в таких больших количествах в первый раз.
      Ряды женщин, облепленные чумазыми детьми. Они обменивают наши обноски на бормотуху. Я вижу эту кричащую, неприкрытую мишурой пропаганды, настоящую бедность, которой нас встречает Средняя Азия…
      Подольский, и его компания, быстро раздевают всех «зайцев», которые едут с нами. За окно идет все, чем можно хоть как-то прикрыть голое тело. Взамен тем выдают какое-то тряпье, которое берут у того же проводника. Тот, очевидно, запасся этим основательно. Он не впервой сопровождает призывников.
      После такого бартера, в своем новом демисезонном пальто и костюме, - я выгляжу, как Иисус Христос в аду среди неисправимых грешников.
      Снова всю ночь в нашем кубрике весело бренчит гитара. Гнусавый голос поет песни «Машины времени».
      Утром, снова пришло время опохмеляться.
      Подольский куда-то исчез.
      Вернувшись, его лицо светится новым счастьем. Он тут же возвещает благую весть.
      - Меня сержанты забирают с собою, – говорит он, и делает большую паузу.
      Округленные глаза его товарищей, говорят сами за себя: «Что ж ты так? Почему же о нас забыл? Мы же с тобой хоть сейчас готовы в разведку! Да, что там в разведку?! На край земли пойдем…»
      Выдержав паузу, предводитель спрашивает:
      - Кто хочет со мною служить?
      И вся честная компания, - так сказать, - в едином порыве, взрывается, оглушительным:
      - Яаа!!!
      - Тогда слушайте…
      Подольский, пригнув руками их головы к своей, начинает нашептывать директиву.
      Пошушукавшись, его ватага тут же разбежалась по всему вагону. Послышались наводящие вопросы:
      - Сколько времени?
      Было такое ощущение, что они все собрались на свидание. Скоро стало понятно, что они будут собирать для сопровождающих нас сержантов наручные часы. Каждые экземпляр должен был означать кого-то из их честной компании. Часов на всех явно не хватало. Они старались, как никогда. Когда речь заходила в той стране о возможности за счет горба ближнего попасть в рай, дело у претендента всегда вызывало неподдельный энтузиазм.
      Чтоб больше побесить их, я выставил в проход руку, на которой красовался металлический браслет часов. Зачем я рисковал?.. Не знаю. Скучно мне, наверное, стало…
      Байер показал кивком головы на мою руку.
      Подольский, тут же, скрылся в купе, где ехало сопровождающее нас начальство. Оттуда он вышел, и голосом оракула провозгласил на весь отсек:
      - Нас везут на космодром Байконур! – Возвращаясь в свой отсек, возвещает Подольский.
      - Ух, ты! Хоть на ракете накатаемся!.. – С нескрываемым восхищением в голосе, говорит Байер.
      - На х… верхом ты накатаешься! – сказал присаживающийся возле меня сержант.
      Все дружно заржали, а сержант тихо предложил мне:
      - За сколько продашь свои часы?
      - Не «за сколько», - отвечаю я.
      - У тебя, их все равно снимут или украдут, - сказал сержант. – А так сделаешь на память «дедушке» свой дембельский подарок.
      - Пока не могу, - говорю я.
      Сержант, пожав плечами, ушел…
      Подольский снова куда-то исчез. Когда он вернулся, было отчетливо видно, что он чем-то очень довольный. Он потирает руки. Будто сержанты его назначили вместо себя командовать нами. Впрочем, я почему-то не боялся его злокозненности. Я даже не допускал, что со мной может что-то произойти дорогою. Я вообще уже никого не боялся. И этим, наверное, будет полностью передано мое тогдашнее внутреннее состояние.
      …Вечером, я, развалившись, сидел на своем месте. Меня раскумарило. Вдруг кто-то ударился об мою далеко вытянутую в проход ногу. Тут же перед глазами в проход обрушилось, и повисло на поручне чье-то грузное тело. Постепенно расправляясь в пояснице в какого-то верзилу.
      «Где они только, - думаю, - откопали такого амбала!?»
      - «Котлы», - простуженным голосом, будто простонал верзила. И, не сводя взгляда с часов, сопя, он начал искать застежку, перебирая пальцами по руке.
      Я выдернул руку с его холодных пальцев. Верзила неожиданно обиделся на меня.
      - Котлы, - сказал он, и, протянув руку к часам, уставился на меня.
      Выдерживая на себе его недобрый взгляд, я вышел в проход…
      - Котлы… котлы-ы… кот-лы-ы-ы, - глядя на меня, каким-то затухающим голосом, повторял этот верзила.
      Он явно не знал, что дальше делать. Он привык, чтоб ему все беспрекословно подчинялись. Это был какой-то бандитский авторитет, пахан, который привык всеми командовать. С глубины отсека, сверкая белками глаз, с нас не сводила взгляда затаившаяся шайка. Я понял, что они бросится меня добивать, если придет их время. Я не должен был здесь проигрывать.
      Мы стояли в проходе, упершись, как дикие звери один в одного глазами, готовясь к жестокому поединку. Отступать нам обоим по сути дела было некуда. Мы были повязаны ненавистью. Ситуация вырисовывалась патовая...
      Потом между нами вырос сержант. Он потащил меня к выходу. За спиной, как раненный зверь, орал верзила:
      - Я его порву на китайские звезды! Выкину его с вагона!
      - Зачем ты их дразнишь? Тебе что – жить надоело? - Оставшись со мной наедине, спросил сержант. – Их тут половина эшелона таких!
      Я пожал плечами.
      В это время поезд начал притормаживать, и застил на одном месте. Где-то в стороне, за окном горели огни станции Тюра-Там, что означало в переводе с местного - «святая земля». Отсюда начиналась известная дорога в космос...
      Я снял часы, и передал их сержанту.
      - Может тебе что-нибудь принести? Водки? – спросил сержант.
      - Не надо, - говорю, – это будет дембельским подарком! Теперь они мне не скоро еще понадобятся…
      - Выходи! Строиться! – Прозвучали команды.
      Зияющая темнотой дверная щель. Потом, цепочка огней Тюра-Тама где-то в стороне...
      Я ступаю в неизвестность. За мной по пятам следуют остальные узники…

1990;1991; 2008 г.г