…Словно в насмешку за какие-то запамятованные давно грешки, сразу же после развала СССР, судьба забрасывает меня на самую последнюю страницу нашей географии.
Устроившись работать телефонистом у самого черта на куличках, поначалу я даже в мыслях не мог представить себе, какой объем полезных работ мне придется здесь выполнить. Однако, вопрос выбора очередной профессии предо мною тогда не стоял. Можно было еще тупо сесть на шею своей престарелой матери, - к тому же очень больной, - как это делали многие другие, возвращаясь в село на круги своя, - но, это б значило, исподволь подкашивать свое психологическое здоровье.
Посему работу, в качестве телефониста, на первых порах, я считал своей большой удачей, которая поможет пережить мне столь сложное и противоречивое время.
Лучше уж сидеть было в ноябрьскую стужу на опоре линии электропередач, чем на шее у больной матери. Так я рассуждал той хмурой осенней порой, в 1992 году, проводя время на опорах линии электропередач в огороде самого Карпушенка.
…Я не стану распространяться в этом месте о хронической зависти колхозников даже к тем небольшим деньгам, которые получал за сомнительное удовольствие лазить по гнилым опорам в эти очень ненастные дни. Радиоточки в этом населенном пункте хронически молчали годами. От меня требовали, чтоб я починил их за один месяц.
Отключая закороченные участки, я планомерно добрался до въезда в село…
…Карпушенко Алексей – был очень уважаемым ветераном и офицером Красной Армии. Коренастый, невысокий мужик, с мохнатыми, насупленными бровями. С боевыми орденами на кителе. Таким он запомнился мне на всю жизнь. К несомненным заслугам Карпушенка, многие причисляли и то обстоятельство, что однажды он помог своими письмами в соответствующие инстанции, отправить на пенсию одиозного даже для этого села председателя сельского совета, во время правления которого, бессмысленно взорвали сельскую церковь. Не этими «хозяевами» построенная такая прелесть народного зодчества, простоявшая до этого времени уже лет триста, пережившая нашествие лютого ворога, в мгновение ока, была превращена в кучу битого кирпича.
…Уже, кажется, целую вечность я сижу на столбах в обширном огороде этого ветерана, леплю с каких-то обрывков ему «вход» до хаты. В конце концов – это мне удается сделать; радио заиграло. После чего, он забирает меня в натопленную хату и угощает теплым чаем. (До этого, он похвастался уже где-то, что не слезет с меня, пока в него не заиграет радио).
Чтоб занять меня во время чаепития, Карпушенко рассказывал мне о прошедшей войне.
- В самом начале войны, я не жалел себя в бою, - делился он своими воспоминаниями. - Жизнь для меня не имела большой цены. Я был совсем еще молод и пылал ненавистью к врагу. Враги повесили мать и отца за то, что в них нашли рацию, которую отступающие наши войска оставили партизанам для связи. Кто-то донес. Наши, сельчане. Бывают же такие сволочи! – Это я уже не раз здесь слышал. - Страх меня настиг уже в самом конце войны, в Венгрии, - продолжал в том же духе, Карпенко. - Мадьяры отчаянно сопротивлялись. Боялся, что убьют в самом конце войны. Только это и спасло мою жизнь. Бои были очень упорные и кровопролитные…
Я, сразу же, расспросил свою мать об этом случае. Мать, родившаяся в 1923 году, очень хорошо знала историю этого периода и могла поведать все без купюр.
- В симьйи Карпушенко було чотыри сыны, - рассказала она. - Тры з ных булы на фронти, а найстарший, трудывся в тылу, на оборонному заводи. Зразу, после освобождения села, прыйшло известие, шо вын вмэр там од якойись болячки...
Стройный рассказ об этой «героической семье», чем-то смахивал на многочисленные мифы той поры. С той же оперы, что и «Песня о Соколе», которую мать учила на уроках «Родной речи» в шестом классе. Я прислушиваюсь к ее мнению потому, что под рукою у меня нет никаких иных воспоминаний. Младшему из семьи Карпушенко, пулеметчику Косте, все та же молва, приписывает «героическую смерть в смертельном бою от вражеской пули».
Дальше мать, поведала мне:
- Первым из Карпушенкив, вернувся Сашко. Вся грудь - в орденах. Вын чуть було нэ згорив у танку...
С ее рассказа, я сделал для себя простой вывод, что этот, Сашка, вернулся в село, сразу же после войны. Тогда, как его брат, Алексей, - в которого я ремонтировал радио, - вынужден был еще дослуживать где-то в Венгрии. Алексей был офицером-артиллеристом. Ему – некоторое время - пришлось обучать поступающее в войска пополнение.
В это же время, в селе разыгралось настоящая драма.
На ферму как раз прислали молодую учетчицу с соседнего села, и Сашка решил жениться на ней. Свадьбу назначили в ближайшее воскресенье.
- Яки ж тоди булы свадьбы? – задает не риторический вопрос моя мать, чтоб, тут же, дать на него исчерпывающий ответ. – Жених збырав свойих дружкив, сидалы вси на выз, та й йихалы за невестою. Оцэ так й женилысь. Называлось, цэ - «свадебным поездом». Застолий, як тэпэр, тоди ще нэ було. Забырали подушки и везлы до жениха…. Да шо я тобы голову морочу, - будто бы спохватившись, говорит моя мать. - Сходыш до Симонихи. Баба Верка всэ тобы розкажэ. Вона була «дружкою» в Сашка!
…Мечтая связать свою судьбу с районной журналистикой, я остро нуждался тогда в занимательных сюжетах. Я часто бывал в редакции местной районной газеты. Меня там хорошо принимали, и, довольно-таки, охотно печатали. Правда, мне недолго оставалось тешить себя подобной иллюзией. Скоро им «настрого» запретили посвящать меня в корреспонденты. Давать статьи на местные темы, подвизалась сноха местного секретного сотрудника. Агента влияния колониальной администрации, прежнего, «советского режима кормления» чиновников. За это, «диктатор», обязал подписываться всему селу на этот колхозный листок. После этого, меня уже просили в редакции писать только о рыбаках и рыбалке, да и то, не под своей фамилией.
Я всего этого не знал, поэтому не стал, тогда, откладывать свой визит к бабе Вере в долгий ящик, а, тут же, схватив велосипед, помчался узнать «сермяжную» правду. Найдя ее на веранде собственной хаты, готовившую корм своим свиньям.
Я попросил рассказать ее о «свадебном поезде». Было видно, что она снова принялась переживать это событие, и, «от волнения», то снимала, то опять надевала очки, с толстыми линзами. Ей только что сделали неопасную операцию, заменив помутневший хрусталик в глазу. Похоже, что она еще стеснялась своих очков. Она оставалась такой же высокой и стройной, как, наверное, и в годы своей бурной молодости.
А уже через час, я мчался домой, записывать эту историю…
…Сашка собрал своих дружков в тот же, по случаю выборов, выходной день, чтоб ехать за своей невестой в соседнее село, что в десяти километрах от этого села.
Дорога не далекая, если учесть, что впереди у молодых была долгая, семейная жизнь. Все знали, что в день выборов, районные власти директивой запретили подобные мероприятие. Но наши люди повсеместно научились обходить суровость любых законов. Да и Сашка, много раз, переживший в недавних боях свою смерть, слишком уж глубоко уверовал в свою счастливую звезду.
Он выпросил у конюхов жеребчика, которого специально держали для таких случаев; посадил в воз своих дружков, и отправился в соседнее село за невестою…
Возвращаясь назад, они не рассчитали «лошадиной» силы. Воз, до предела груженый приданным, молодыми и дружками, застрял в половине пути от села, в какой-то грязной колдобине. Здесь они и встретились с районным начальством. За рулем «козлика», они еще издали узнали, самого председателя райисполкома Канавца, а рядом с ним, эмгэбэшного начальника, Прохоренкова и его любовницу, Нюрку.
Нюрка была в нарядном оренбургском пуховом платке. Подарок Прохоренкову от органов, по случаю ноябрьских праздников.
Канавец, воевал в этих местах, возглавляя всю войну, диверсионный отряд «Смерть фашистам!». Теперь он часто наезжал в село. С ним любили ездить другие чиновники.
К услугам была вся колхозная челядь, и сонм колхозных проституток.
Нюрка, - я уже знал от старожилов, - была приемщицей молока. Мужа ее, держали на той же должности. Это была дань, завезенной еще с древней Византии, традиции, - для мужей своих «подстилок», местные начальники ничего не жалели. В тот день, чиновники катались...
…Здесь, досужая молва, резко разошлась во мнениях. Слышал версию, что Прохоренков вез, в тот день, Нюрку к себе, чтоб потом жениться на ней. После этого случая, он даже взял ее себе в законные жены. Для этого ему пришлось разойтись со своею супругою. Вот только, совместная жизнь с любовницей, у него, почему-то, совсем не заладилась. Скоро, они разойдутся…
…Увидев застрявшую посредине колымагу, начальственный ковчег остановился как раз напротив...
- Кто позволил? – Окинув всех присутствующих своим ястребиным взором, грозно спросил Канавец. – Я, ведь, дал четкую директиву: «Чтоб никаких свадеб сегодня не было!». За это вы все будете строго наказаны! Это вам так просто с рук не сойдет, - нагнетая атмосферу, продолжал председатель райисполкома: – Во время войны, за невыполнение приказа – расстрел! Ты, Сашка, должен знать это, как никто другой!
- А то, шо в мэнэ нэма дома кому борщу зварить! То, вы знайетэ? – Сашка спрыгнул в лужу, и побрел к машине высокопоставленного чиновника. – Я, – хозяйку додому вэзу! – Бросил он ему прямо в лицо.
Наступила недолгая пауза. Начальство, расценив это, «как хулиганскую выходку», соображало, как ему выпутаться с этой сложной жизненной коллизии, чтоб не падать дальше лицом в грязь, и сберечь непререкаемый авторитет. А из-за спины, ему в помощь, вывернулась Вера.
- Вы б, ото, нэ кричали на нас, а помоглы б луч-че нам, - принялась она по-своему увещевать начальство. – Он у вас, я бачу, и цэпок есть в машини! Смыкнить нашого воза!
- Вот, ищэ! – Скривила рот, молчащая до сих пор, Нюрка. – Будэм помагать разным блядям.
- То, цэ я, блядюга? – Рвонулась к ней, Вера. – Да я, по сравнению с тобою… У мэнэ чоловик на фронти погиб! Мою матир нимци замордовали! А, ты при живому мужи?.. Шалава! Да я, тэбэ, зараз розорву! - С этими словами, Вера вцепилась пальцами в пуховой платок.
С треском рванулся платок, Нюра взвизгнула в полную силу своих голосовых связок. Почти одновременно с этим, взревел мотор, и автомобиль помчался вперед…
Утром, под двором Веры, скрипнул тормозами «черный воронок». В его железной утробе, сидел осунувшийся лицом, сразу как-то присмиревший, Сашка.
Вере дали несколько минут на сборы. Успела только отвести свою корову к соседям, да к родственникам - свою пятилетнюю дочь. Родную кровь погибшего на фронте мужа.
Сговорчивый районный суд, быстро определил наказание. Обеим - «за хулиганство» - «впаяли», - как тогда говорили, - долгие тюремные строки.
…Сидя в Харькове, в пересыльной тюрьме, Вере посоветовали обратиться к Председателю ВЦИК, Михаилу Ивановичу Калинину. Рассказ о своей сиротской судьбе, тронул сердца даже бывалых зэков. Ее мать, звеньевую свекловодческой ланки, во время войны, немцы отправили в концлагерь за слова обращенные к молодежи, которую немцы вербовали на работу в Третий Рейх: «Нэ йидьтэ, бо вам там будеть плохо!».
Это были последние слова матери, которые она запомнила на всю жизнь. До войны, мать была в колхозе стахановкой-«пятисотницей» (по названию свекловодов, достигших рубеж в пятьсот центнеров свеклы с гектара).
Среди заключенных постоянно циркулировали легенды, что этот «Всесоюзный Староста», помогает всем несправедливо осужденным. Помогли составить необходимое письмо.
…А тем временем «столыпинский» вагон, уже вез ее вглубь страны. Долго находилась в Красноярской пересыльной тюрьме…
…Только через полтора месяца, ее этапом доставили на Колыму. Ту, самую каторжную, описанную Валаамом Шаламовым в своих знаменитых рассказах…
…Молодую, работящую украинку, лагерное начальство пристроило присматривать за своими поросятами.
Все успевала сделать; и даже больше. В свинарнике всегда порядок; чистота. Успевала даже дорожки песочком притрусить…
Наблюдая за ее умелыми действиями, бригадирша однажды сказала:
- А ты, Вера, раньше меня домой попадёшь!
От этих слов сердце узницы ГУЛАГа екнуло от предчувствия скорого освобождения. Бригадирше, - Вера это знала, - оставалось находиться в этих местах меньше месяца. Свой длинный, десятилетний строк, она "доматывала" за то, что в свое время вынесла с колхозного лабаза пол кило сливочного масла, чтоб накормить своих пухнущих от голода детей. В тот же день Вера услышала, что: «может считать себя вольнонаемной».
Ее вызвали в оперативную часть, и зачитали приказ о снятии с нее всех обвинений. Срок работы здесь засчитывался «в трудовой». Оказалось, что она была освобождена еще тогда, когда находилась в Красноярской пересыльной тюрьме. Письмо тронуло сердце того, кому оно предназначалось. Вот только система не поспешила откликнуться на это. Все было рассчитано так, чтоб ее, немного поприжав в смертельных объятьях, «нагнать ей в душу», как можно больше страха. Чтоб не вздумала больше бунтовать.
…Домой вернулась только через четыре месяца...
Снова работала в ланке. Снова встретилась с Канавцем. Тот приехал, якобы посмотреть, как работают колхозные рабыни. Захотелось встретиться с нею хотя бы взглядом. Для него это был всего лишь случай; он давно уже привык посылать людей на верную гибель. Вначале, - это нужно было для победы «любой ценой»; а потом, - это стало, очевидно, потребностью его характера.
Иначе б не спросил, проходя рядом:
- А ты, Завгородняя, уже вернулась?
- Вэрнулась, - ответила, разогнувшись, глядя ему прямо в глаза: – Спасиба кажу, шо за казенный счет, показалы мэни всю страну!
Ничего больше не говорил; пошел мимо.
…Сашка был освобожден только через семь лет. Работал на зоне он столяром; ходил без конвоя. У начальства не было претензий к его прошлому. Все видели, за что несет свой лагерный крест...
…Узнав, что его Катя уже живет с вернувшимся с Венгрии Алексеем, - женился на вольной, чтоб переехать, потом, жить на Украину.
…Однажды, он приехал-таки в село.
Предупрежденный начальством брат, отправился в город. Та, с которой мечталось когда-то прожить весь век, послала ему ночлег уже в хлеву, на соломе…
- Знаешь, Вера, обидно, - сказал он Вере, перед своим отъездом. – Я ведь думал с ней прожить всю свою жизнь, а она теперь не нашла мне места даже в родной хате.
…Вспомнили «свадебный поезд», который возил обоих в места не столь отдаленные от города Магадана...
- Будэш пысать. - Баба Вера, просила меня, еще дописать в конце. – Напиши, шо оты конторски крысы, нэ всчиталы в трудовой стаж, мыни, четыры мисяци, шо я була на Калыми. В нас, - сказалы, - нэмайе нужных докумэнтов. Ото так, воны, ховають конци в воду.
Написано для газеты «Сельские горизонты» в 1996 году
