Ты начинаешь уяснять для себя, как быстро по сравнению с гражданкой мелеет твое влияние на окружающий мир, в связи с чем, ты, как будто бы, превращаешься в махонькую пылинку в бесконечном космосе человеческих отношений. Остается летать ею по заданной кем-то определенной орбите, связанным своим долгом перед родиной с этим пестрым скопищем случайно собранных рядом людей. До твоего сознания оптимально быстро начинает доходить, что ты обязан кому-то строить здесь с кем-то какую-то посадочную полосу для «Бурана». Ты попал в число многих тысяч тех несчастных, которые останутся в этой пустыне на пару ближайших лет по сильной воле правительства; будешь трудиться здесь на благо великой родины своей, чтоб она, играя мускулами, стала еще могуче, и еще прекраснее…
      …Застыв вдоль высокой насыпи в огромной толстой змее, мы терпеливо ждем окончания обязательной проверки.
      Многоглазая ночь подслеповато щурится на нас электрическими огнями железнодорожной станции Тюра-Там. Небесный купол непривычно очень высок. Колючие звезды посылают нам в глаза свой свет. Здесь они ближе, чем где-либо в ином месте необъятного Союза.
      Зябко. Холод, переносится здесь намного труднее, потому, что меньше кислорода, - «выдувается», - как нам объяснили.
      Наконец следуют команды и колонна - змеей - поползла к какой-то известной только ей цели. Под ногами чувствуется надежная земная твердь. Это может быть, как бетон, так и смерзшаяся, укатанная машинами глина. Я нахожусь где-то в середине ее длинного и толстого тела, одним из ее многочисленных нервных окончаний. Вторым слева в одном ряду из пяти человек. Всего лишь, как махонькая клеточка этой огромной черной змеи, что ползет, руководствуясь чуждым мне разумом. Я должен только переставлять ноги, чтоб она вовремя сделала еще один шажок до своего логова.
      Мы втискиваемся в какое-то пространство, напоминающее какой-то лунный пейзаж, описанный только в фантастических книжках. Вокруг колонны застыли какие-то жуткие чудовища, похожие на больших черных каракатиц. Они заполонили все пространство, следя за нами с темноты, проникая вслед за шлагбаумы, которые мы то и дело проходим; они ограничивают нам скорость движения по всему пути следования. Темнеют в стороне козловые краны на фоне высокого неба; какие-то горы высятся под ними…
      Но меня все больше и больше занимают, тревожа воспаленный рассудок мысли нужно как бы можно скорее избавиться от покоящихся в кармане денег, которые должны будут сыграть свою роль в моем ближайшем будущем. «Если только мне не удастся их спрятать дорогою, - думаю я. - Больше их не увижу никогда. Эти деньги у меня, скорее всего, отымут».
      Откуда пришла такая твердая уверенность? Не знаю… Интуиция, скорее всего, подсказала; внутренний голос нашептал.
      Пользуясь языком науки можно дать довольно-таки полное определение интуиции, как непосредственного, - без обоснования доказательствами, - усмотрения (от лат. intueri – пристально, внимательно наблюдать) истины. В повседневной жизни это слово обозначает «здравый смысл». Это что-то с области психологии. Что-то лежащее в творческих и оценочных функциях неосознанной действительности.
      В этот переломный момент жизни, я подчинил ей все: ощущение, восприятие, память, воображение, эмоции, волю, интеллект, логику мышления, весь свой жизненный опыт…
      Можно также обозначить все это «шестым чувством», которое у меня тоже достаточно сильно развито. Мне всякий раз приходилось полагаться на себя в своей жизни, только на свои собственные силы, на волю, свой собственный разум, - вот и развилось все это само по себе; это не купишь в магазине. Этот стержень помогал мне выжить в Сибири, - поскольку я родом с Украины, - жил и работал там геологом, в тайге. Жить в России, сохраняя в себе менталитет украинца, не просто, даже если ты безукоризненно владеешь русским языком. Она, - бытово, - как бы, ломает тебя изнутри. Я привык не ломаться не при каких жизненных обстоятельствах…
      В принципе я уже оценил свое новое окружение. Уже по содержимому везущего нас эшелона видел, а остальное дорисовало услужливое воображение…
      Все эти бывшие уголовники мне показали этот путь, и теперь я был готов к любым неожиданностям. Я, парень, увлеченный своей романтикой, прошел суровую школу выживания в часто меняющихся обстоятельствах. Жизнь, совсем не плохой учитель, она не бросала мне алых роз под ноги. Она вытаскала меня по всем кругам советского ада, заставляя подолгу жить в общежитиях, в палатках с бичами, чтоб у меня не оставалось на будущее никаких иллюзий. Я давно уже не верил вшивой советской пропаганде повсеместно травящей ум трусливого обывателя своей сладенькой ложью. Я давно уже никому не верил, разглядев в коллективном счастье советских людей, в убогих колхозах, обычную человеческую возню за выживание. У меня было обычное сельское детство; хотя я никогда не выглядел просто колхозником.
      Побродив по стране с геологами, я отчетливо увидел изнанку всей советской жизни, достаточно наслушался неизбитых разговоров бичей.
      Дружил я с людьми незащищенными, увлеченными тюремной романтикой, коих было пруд пруди в геологии. Люди эти были брошены на произвол судьбы, дрались, лакали ведрами алкоголь и всякую гадость, чтоб только уходить от разящей мозг действительности, жили в таком дерьме, что трудно себе даже представить; при этом они воровали на работе все, что было намертво не приколочено гвоздями. Имея такую закалку, я ничего не боялся потому, что умел сносно выживать в подобных условиях.
      Но, даже при таких диких обстоятельствах выживания, я вполне сохранил живую веру в себя; в свою звезду. Мечтая посвятить себя творческому труду, много читал, начиная понемногу пописывать художественные тексты. На этом этапе в мою жизнь насильно вторгся пресловутый человек с ружьём. Он долго думал, как заставить меня служить, - но поскольку выпавший диск в моем позвоночнике требовал от него оставить меня в покое, - он придумал мне стройбат. Я сознательно не впутываю в эту историю всесильные органы КГБ, поскольку имел лишь смутные представления об их работе. С этого момента все складывалось к тому, что мне предстояло прожить судьбу байконуровского «пофигиста».
      Никаких благ я не имел в Совдепии, как до этой службы, - так не буду иметь их и после; как и не имели их и мои родители. Но с меня почему-то постоянно теребили, делали из меня виноватого, кому-то что-то должного. На данном этапе мой долг был два года отпахать не за что в стройбате...
      Единственное, что я смог разгадать в этом замысле провидения, или рока, - как принято выражаться, - так это только завидную тему для своего дальнейшего творчества. Это творчество, как думал я в то время, должно было помочь мне выбраться наверх социальной лестницы.
      Как? Я еще не знал сам. Но даже такое намерение было похвально, как для любого человека. Не унижением других, не доносительством, а токмо трудом души своей. Это нравственно возвышало меня над этой мрачной действительностью, и, прежде всего, в своих собственных глазах.
      С уяснением этого, я воспринимаю любую окружающую действительность, как очередное жесткое испытание на прочность моего характера. Бога я не трогаю. У меня не было надежного очага, крыши над головою, я всегда мечтал жить в тайге (геологом в палатке), презрев колхозное рабство в родном селе на Украине. В этой жизни я мог, всего лишь, рассчитывать только на невзрачное койко-место в каком-то вшивом клоповнике; то есть: в общежитие.
      Это и вытренировало, закалив во мне человека творческого, декаденствующего, отвергающего основы той власти, что, в конечном итоге, и спасло мой характер на Байконуре. Этот стержень не так-то просто было сломать. А без него трудно было рассчитывать на что-то стоящее в творчестве, а еще меньше в тех тяжелых условиях выживания на Байконуре.
      Вот это было главное во мне, на что я всегда мог рассчитывать. В этом заключалась сила моего характера. И это все притом, что внешне я выглядел очень симпатично в расцвете своей жизни. Лицо мое просвечивалось насквозь внутренней интеллигентностью, которую нельзя было стереть, и, которая, очень многих бесила. Особенно тех, с уголовной и условно-уголовной среды. В геологии их, в какой-то мере, останавливали принятые нормы поведения. А, здесь? Что было здесь, - мне еще предстояло многое испытать на собственной шкуре.
      Теперь же, когда моим «Я», начали бесцеремонно распоряжаться чужие, и, к тому же, часто враждебно настроенные к нему люди, с меня словно вынули грешную душу. Пытаясь взамен всучить мне заношенный до дыр в этой стране затхлый дух раба. Вот, оказывается, почему я так подспудно резко выступил еще в вагоне, разглядев в компании бывших уголовников, ветряные мельницы всего вселенского зла. Это была только репетиция; разведка боем в новых для меня жизненных условиях. Это донкихотство могло мне стоить жизни, но я не мог, не перестроиться в себе, не сделав этого выступления. Я должен был заразиться от них злостью и бескомпромиссной решительностью на борьбу, без чего нельзя было выстоять и выжить.
      После эшелона я понял, что должен буду действовать намного мудрее и осмотрительнее. Чтоб не спасать себя постоянным противлением насилию, растрачивать себя попусту, подвергать себя постоянному риску, придется сбавлять градус своей ненависти к этой враждебной среде выживания. Надо будет научиться маскироваться; для чего и маты будут хороши. Я словно бы заново учился вязать матерные выражения, и достаточно скоро, в каждом моем предложении, простые слова начали служить только для элементарных связок. Среда сразу же впитывает эти новые исходящие из меня звуки, которые изрыгает пробудившийся во мне зверь, и быстро перестает реагировать на мое присутствие косыми взглядами.
      Я особенно этим не перенимаюсь; я знаю, что это выветрится с моей речи, как только покину космодром. Пока это нужно для выживания. Особого страха в себе не испытываю, поскольку к опасности я был приучен еще в тайге…
      Теперь мои мысли были сконцентрированы на деньгах. Их надо было срочно спасать...
      В это время мы проходим какое-то большое КПП.
      Проходя мимо шлагбаумов, я все время высматриваю приметные только мне места. Деньги в меня втиснуты в пачку «Примы», и она готова для того, чтоб я быстро мог сунуть ее в любую щель. Это была обычная красная на вид пачка, которая до этого была набита прелыми сигаретами. Сигареты я предусмотрительно выбрасываю.