1. Что предшествовало выезду с Украины?..
После смерти бабушки Татьяны, на берегу Сейма, осталась «избушка на курьих ножках», - обычная сельская хата, - в которой коротала свой век моя мать. Мать была почти слепой; у нее были больные ноги. Когда явившись из Конотопа ее сестра, заявив, что эта хата теперь принадлежит ей. Горожане, чтоб прокормить себя и семью, вынуждены были обрабатывать небольшие клочки земли. В кого имелась в селе «фазенда», - как тогда говорили, - мог считать себя небожителем. И дело даже не в харчах, которых всегда не доставало при советской власти, - дело в том, что это стало частью обычаев селян, переехавших жить в город. Они пытались сохраниться в своем сельском коконе, заселяя городки, типа Конотоп.
Мать отвели к живущему рядом председателю сельского совета Черному Ивану, и заставили подписать какие-то бумажки. Пообещав матери, три короба гречневой шерсти, после подписания пакта капитуляции, они тут же заблокировали ее в дальней комнате, угрожая лишить входа. Тетка принялась тут же наводить свои жлобские порядки: первым делом разобрала печку... Все шло к тому, чтоб мать отправить на постоянное место жительства к брату.
Я свалился им, как снег на голову, и сразу же попытался пресечь ползучий процесс отчуждения. Как-то я застукал тетку на горячем. После словесной перепалки, она смылась к своему сыну Боре. Он жил рядом. Была полночь, но оказалось, что ее видели чуть не пол села. Меня срочно вызвали в милицию, и дали почитать донос, написанный ее дочерью. В простой ученической тетрадке вместилась моя богатая биография. Я не был Александром Ивановичем Корейко, поэтому не счел за надобностью читать всю эту грязь, вернув ее милиционеру, со словами: «Пусть выправит ошибки, а потом, как-нибудь, я почитаю на досуге».
Теткина дочь была не шибко грамотной. Работала крановщицей на будущем заводе «Авиакон» (тогда еще «Рембаза»). Муж ее был прапорщиком; работал в учебном полку летунов. У них было трое детей. О том, как двоюродная сестрица ездила в Киев выбивать себе жилье, можно рассказать целую историю. Там было все: истерика, слезы, распеленатый ребенок на столе у военкома... От греха подальше, ей дали две комнаты в трехкомнатной квартире. Для бедной женщины, которая там проживала, наступили черные дни. В самом начале ей отрезали ход в туалет. Следили за каждым ее шагом, обсуждая это с дружественными соседями. Надо сказать, что обе родственницы были очень общительными женщинами. В грязную склоку втащили всех своих детей. В конце концов, женщина, прожившая там долгие годы, была вынуждена отправиться жить сначала к своей близкой подруге, а потом государство, обмишулившись, посчитав себя виноватым в чужом несчастье, выделило бедной женщине квартиру в новом доме.
…В моем случае, тетка сразу же подала на меня в суд. Сельскую хату поделили ровно по сволоку. Вышло так, что входная дверь попала моей матери. Тетка долго плакала. Ее дочь поклялась, что посадит меня в тюрьму. «Як, батька!», заявила она.
В свое время, мой отец обменял выращенную картошку на толь, чтоб перекрыть свою хату. Все хаты в селе были крыты соломою. За эту торговую операцию, в стране Коммунии, отца отправили на три года в лагерь: «За спекуляцию». Кто-то донес? Может тетка? Ей потребовались деньги? Мать работала в школе, учительницей. Учителям, сравнительно, хорошо платили. На свои трудодни, колхозники ничего не получали. Надо было срочно платить налоги; выкупать облигации займа. Под железом хаты были только в сельских активистов. Чуть позже, мать ездила за ним в самый Свердловск.
Теперь двоюродная сестра намеревалась повторить со мною тот же фокус. Я, почему-то, не поверил в эту дикость. А напрасно. У двоюродной сестрицы был огромный авторитет на заводе «Авиакон», и об этом я всегда должен был помнить. Ее мать стучала на всех и вся в селе, имея солидный авторитет стукача. Возможно дочь «достучалась» на то время до сексота? Тогда б уж точно, сбылась мечта идиотов. Скоро ее назначили кладовщицей. Она развелась со своим мужем. У нее появился новый любовник, вдвое моложе ее. Она купила себе еще одну квартиру. Сын ее учился на юриста. Она купила двое «Жигулей». Дочери – магазин. Начала покупать чиновников...
Над моей хатой начали барражировать военные вертолеты. По соседству появился настоящий притон из сельских барышень. Сюда ездили отдыхать, и на охоту, из Конотопа «летуны». В летных комбинезонах, они были похожи, друг на друга, словно клоны. Об крышу моей хаты, ударились первые дробинки…
В отцовской хате, со мной теперь жила моя мать. Оставлять ее в своем положении, было нельзя. Ее часть хаты, я не продавал уже чисто из озорства, заявив, что: «В эту часть хаты, они вселятся только переступив через мой труп!». Сельских сплетен я никогда не боялся. Жить страхом не привык. Это было счастливое время! Я начал печататься в патриотической печати. Я отдавался труду, как за письменным столом, так и на своих грядках. Выращивал свою клубнику, доведя грядки почти до двадцати соток и по сбору ягод – до16 ведер в день. Мог, когда вздумается, отправиться в лес или на речку…
Для нашей независимости наступили тяжелые времена. Это было похоже на сон в параличе. Шел сложный процесс отчуждения государственной собственности. Поддерживая общество в состоянии аморфности и политической нестабильности, джином из прошлого, к власти рвались люди, расставленные во время заговора против Горбачева секретными сотрудниками. Они представляли самых себя, комсомольскую элиту, хозяйственников и чуть позже примкнувших к ним бандюкам, которые закрепили свой авторитет, став крупным бизнесменами. Они заложили краеугольный камень для будущего состояния. В подвластных им СМИ, муссировались настоящие саги о бандитах, утверждая их светлый образ в потерявшем нравственные ориентиры обществе…
Везде орудовали банды. Старший сын альфа-сексота, Шика, организовал в селе банду. Бездельника, жившего по соседству, сделал своим заместителем. Тому выделили уазик, снабжая его бензином через ферму. У Шика была своя причина ненавидеть меня. Не удалось «женить» меня на своей одалиске! Одно время он содержал в колхозной конторе настоящий гарем. Каждый номенклатурный работник со времен оных всегда жил в селе на две семьи. Сын сексота жил мечтами в мифе, в который его поместил его влиятельный предок. Молодому Шику хотелось повторить всю карьеру своего отца, сохранив на должности главного инженера всю колхозную систему отношений.
Теперь за мною активно охотилось уже две бригады бандитов. Одна - с Конотопа; другая - «доморощенная». Стреляли по мне, по хате и над головою у слепой матери. Донесения в государственные инстанции, я отправлял, как депеши с поля боя. Часть из них оседала на столе в районного прокурора Мухи. Как-то, даже, я передал ему, через следователя Лесового, горсть дроби, которую насобирал возле хаты. Мне в ответ – клонированные на компьютере отписки. Бандит К., сказал мне: « Зачем ты обращаешься к ментам? Лучше обращайся ко мне. С нами можно договориться. Ты разве видел, чтоб менты помогли кому-нибудь?». Он бахвалился передо мною своей востребованостью.
Сам прокурор явился на роскошной иномарке в село. Сильно смахивающий на африканского бабуина старший сын сексота Шика, накрыл ему, прокурору Мухе, за Сеймом поляну. Я стал невольным свидетелем этого действа. При моем появлении на горизонте, Муха, набросил на голый торс свой прокурорский жупан с белыми звездами. Девка, приехавшая с ним, стояла рядом, в белом летнем платьице. Как потом выяснилось: его заместитель по каким-то там неважным делам. Муха поручил ей опекаться моей дальнейшей судьбой. Таким образом, ссора со своей двоюродной сестрицей из-за раздела наследства, как выразился бы небезызвестный капитан Жеглов: «Повлекла за собой создание преступного сообщества, именуемого в просторечье – шайкою»!
С этого момента началась такое, что можно было позавидовать даже защитникам Сталинграда. Бандиты стреляли по мне даже днем. Они уже открыто ловили кур, а убыль, естественно, через сплетниц, списывали на меня, будто это я их ворую. Заявления пылью оседали в сельском совете. Потом, все-таки, смилостивились, компенсировали соседке мешком комбикорма. Сестрица, видно, взяла грех на душу. Это она тогда поставляла местным бездельникам серебрянку с вверенного ей склада, смешивая которую с аммиачной селитрой, можно сделать отличную взрывчатку. Местная гопота выглушила ей в Сейму всю рыбу вокруг села. Убыль списывалась на мою скромную персону, промышлявшего зимою щук на жерлицу, мол: «Корову нэ дэржить! Свынэй - тожэ! Нашу рыбу выловлюе!». Глушеная рыба, мешками, в обмен на самогонку, расплывалась по селу.
За мной установили наружное наблюдение. Пригодился богатый опыт сексота Шика. Он ходил в лесниках, и мог расплатится из стукачами хотя бы вязанкой хвороста. Впрочем, были и добровольные помощники, работавшие на энтузиазме. Они знали, что начальство оценит когда-нибудь их подвиги. После каждого разбойного нападения, ко мне приезжали бригада ментов и тщательно зачищала место преступления, не оставляя никаких улик. На разбитые колуном дверь, поломанный приемник, на другие улики, они смотрели, как баран на новые ворота.
Вершиной этой сексотской возни, едва ли можно было считать тот солидный штраф, который им удалось выписать мне через сговорчивого судью Кущенка. (Я спилил дома три березы (звучит, как «сталинские» три колоска)). Административное дело, было обставлено так, словно уголовное. Обвинение представляла девка, которую я видел в компании прокурора Мухи. Судья Кущенко, хвастался в суде, что уголовное дело против меня, тоже поручат вести ему. Что должно было выглядеть триумфом конотопского правосудия!
Это могло б выглядеть, как простой угрозой, если б я не знал, что из самой весны за мной по пятам ходит, под видом знакомого, уголовник с 18-летним стажем за решеткой! Вводя его в доверие, мне продали через него кусок сала, и общипанного заботливою женскою рукою гуся. Он намеревался вытащить меня в село. В носке, как потом выяснилось, он прятал нож. Достаточно было сделать какому-нибудь пьяному идиоту царапину, и дело, им виделось, в прокурорской шляпе. Свидетелей они намеревались представить больше, чем будет достаточно судье Кущенко. Курировали это дело, как всегда, менты. Дав уголовнику с погоняловом «Матрос», два месяца попьянствовать в селе на халяву, его убрали, от греха подальше. Потом следователь Коготь «стряпал» дело на меня об клевете…
А ведь я выдержал более десяти лет такой жизни! Мог считать себя настоящим ветераном побольше, чем даже какой-нибудь, так называемый «афганец», поскольку я воевал за свою землю, и не с мирным населением далекой страны, за паршивые идеалы тварного режима. Раздражало лишь то, что власть паразитов делала это в рабочем порядке, получая за это конкретные зарплаты, - я же получал только глупые отписки и нелепо тратил свою неповторимую жизнь на всю эту возню.
Я ездил с этим в Киев, оббивал пороги инстанций, что привело, в конце концов, к решению об отказе от гражданства Украины: « Зачем мне такое государство? - Думал я: - Эта нелепая история только помогла мне узнать его истинную цену!». В Министерстве внутренних дел на Богомольца, 10, какая-то симпатичная пигалица, с черными кудряшками и приятной, во всех отношениях, филфаковской речью, зачитала мне строгую бумагу: о причинах и порядке выхода из гражданства. Глядя на ее старания, показаться причастной к государственным делам, я решил просто уехать из такой унылой страны в Россию, не занимая себя дурными мыслями.
