Через каждые пару часов проводились проверки.
В это время двери одной из палат распахивались настежь и перед нашим строем появлялась свиная рожа старшины отделения Денисенко. На его могучих плечах наброшенная, как пастушья бурка, начесанная чмырями шинель. Такая, знаете настоящая, хохлятская рожа, взращенная на ворованных харчах. Этот встречающийся на Украине повсеместно тип был откуда-то из Донецка; очевидно, его родители туда перебрались еще совсем недавно. Характерные черты салоеда еще не успели сколько-нибудь облагородиться.
За ним следовало несколько невнятных его землячков с того же-таки региона. Все они одеты были в чистые, лавсановые хэбэшки.
К ним пристроился вечно обкуренный планом осетин Гелиев.
Здесь же был какой-то бывший урка, самого свежего военного призыва. Этот сверкал фиксом во рту; отрастив до неимоверных размеров ноготь на правом мизинце.
Старшина не просто двигался перед всеми, - он выступал! За ним плотной стеной наступала его свита. Соблюдая какую-то внутреннюю субординацию, вся эта плотная масса бездельников останавливалась где-то посредине, еще какое-то время, продолжая перетирать какие-то внутренние новости. Это все было похоже на явление Христа народу.
Наконец, Денисенко, одним движением, сбрасывал с плеч свою шинель, которую тут же ловко подхватывал один его мальчик из свиты; по его же команде начиналась проверка. Следовал длинный ряд фамилий. После чего начиналось, собственно, то, ради чего нас здесь всех собрал. Собственно лечение. Денисенко начинал раздавать наряды на уборку помещений. Зачитывался длинный ряд фамилий дневальных, которые припаханы на самые грязные работы. Они стояли отдельно в самом конце длинного строя; по грязной одежде уже отчетливо угадывались чмыри.
С этого момента слава за ними будет идти по пятам. С этого момента они должны будут становиться в самом конце шеренги. Для них, на Байконуре, начиналась новая жизнь чмыря. У них там тоже было свое распределение, кто носил воду, кто мел, кто драил полы.
Теперь они не имели права стоять в строю вместе со всеми. Прямо таки, кастовая система, как в Индии или на той же зоне. Скорее всего, на зоне…
Напряжение в эти моменты было не с чем не сравнимое. Вот где было место мне напитываться настоящей энергетикой! И с каждым днем, прожитом в этом каменном мешке, ее выплескивалось из нас все больше и больше.
Остальные убирали только свои палаты.
Каждый раз, после того как все дневальные были выбраны, мальчик снова набрасывал этому Денисенко на плечи его начесанную шинель и вся эта публика, следуя в том же порядке как и появилась, втягивалась назад, в свою палату. Через пару часиков все это щекочущее нервы действо повторялось.
Меня они забрали к себе.
Одно время ко мне на Летний полигон повадился один шустрый паренек с Тореза. Ему нужны были разные колоны, ригеля, плиты, заборы…Он работал экспедитором. Я даже не узнал его в свите, когда он сам меня вызвал.
- Этот будет жить в нашей палате, - сказал он Денисенко.
Он боялся, что наши пути могут еще не раз пересечься на Летнем полигоне.
На какое-то время я обезопасил себя от разных неожиданностей.
Каждый день я просил кого-то из этих несчастных посмотреть на мои склеры: «Насколько они побелели?». Я решил не дня больше не задерживаться в этом месте. Как только смогу рассчитывать на свое чудесное выздоровление…
За эти несколько дней, лежа на верхней полке часто убираемой чмырями палаты, я полностью уяснил для себя как действует вся эта система. Здесь же, на плечиках, висела дембельская шинель самого младшего сержанта Денисенко, со старшинскими уже погонами. Служить ему, я так понял с их разговоров, надо было еще полтора года. Как и осетину. Блатной появился совсем недавно здесь, но он уже тоже обзавелся настоящей дембельской шинелью.
- Шакалы безрогие, - сдувая невидимые пылинки, жаловался он кому-то на чмырей. - Как начесали мою шинель? Вот посмотри, - продолжает он, - вот здесь надо было сделать так… А эта пуговица должна быть сделана здесь, а не здесь...
На ночь вся эта тщательно подобранная здесь публика валила резать в карты; очевидно в столовую. Играли там, насколько я понял смысл их существования, на деньги. Вот почему блатной отрастил себе ноготь; он метил им карты. Повара готовили им роскошный «пи…одопар» - это их слово. Возвратясь, они начинали бойко обсуждать меню; перипетии карточной игры.
Обкуренный осетин, в это время ходил по палате с загадочным видом; он, очевидно, пребывал где-то в облаке своих наркотических грез.
Я уже знал, что тот, из-за которого я попал в элитную палату, написал заявление на перевод в госпиталь, - и, со дня на день, его должны были утвердить санитаром. С этого момента я начал ловить на себе их косые взгляды. Мне надо было торопиться.
- Кто там лежит у нас на втором ярусе? – Спросил однажды Денисенко. - Надо б и его проверить на вшивость…
«- Точно одену этому борову на голову бачок?» - Ищу в своих мыслях спасительную опору.
…В этот же день я решительно заявился к врачу, и тут же показал свои склеры.
- Я попал по запарке, - сказал я. - Температура поднялась, вот меня за компанию к строевым сержантам и упаковали сюда.
- Хорошо, - сказал врач, поняв мое состояние. – У нас выписывают только по пятницам. Тебе придется подождать еще пару деньков. Чтоб тебя там случайно не припахали эти, говори, что не вышел еще десятидневный строк. Я за этим прослежу.
Курс лечения трудотерапией, оказывается, мог начаться только с десятого дня пребывания в этом каменном мешке. Только через два дня, они могли попытаться применить его по отношению ко мне. Я же должен был покинуть это место на девятый день пребывания здесь.
Не стоит, наверное, рассказывать, сколько я пережил за эти два дня, ожидая время своего счастливого возвращения в часть Денисова. Я уже знал, что парень с Тореза стал официально помощником у Денисенко, и теперь я мог рассчитывать только на себя; на собственные силы…Я ждал жестокой развязки своему рассказу...
Но этого, к счастью, так и не случилось…
- Сегодня к дневальным прибавляется… - Денисенко назвал мою фамилию.
- Еще не вышло десять дней! – сказал я.
Я был уверен, что теперь любая беда пройдет мимо меня. Я стал опытен в этих делах, и уже не лез на рожон, когда можно было просто увильнуть от конфликта.
- Ладно, мы еще потерпим два дня, - сказал примирительно Денисенко.
Уже через день я был уже в своей роте, и долгое время, после посещения этого каменного мешка, мне, казалось, нет на свете более уютного, более желательного, и более безопасного для жизни уголка, чем наша родная казарма. После летнего ремонта она выглядела на все сто. Здесь я готов был терпеть издёвки ротного, получать от него все новые наряды, которые я, за малым исключением, так и не сподобился отстоять на тумбочке.
Впереди меня ожидал еще целый год службы. Было еще много времени наблюдать насилие и бессилие впереди, необоснованную жестокость и все то, чего никогда не встретишь в обычной, обывательской жизни. Не все хочется вспоминать, тем более что были и светлые моменты в той неблагополучной жизни. Были новые приятели и новые недоброжелатели. Все было под этим высоким небом Байконура, под которым мне еще предстояло прожить еще ровно год после этого события...
«Нас триста лет татары гнули, и не могли согнуть, - а за два года так согнули, за триста лет не разогнуть!», - любил повторять наш ротный, на то время еще старший лейтенант, Александр Гордеев.
1990; 1991; 2008 г.г.
