- Старший лейтенант Гордеев! Я слышал, что у вас ночью пропал солдат! Где он? Нашли? – Голос Майора звучал, как набат. – Давайте его сюда!
     Меня вытолкали перед строем.
     - Где он у вас работает?.. Диспетчер! - Заревел на всю глотку Денисов. – На лопату его! Дадите самую большую комсомольско-молодежную лопату!
     Оказывается, меня искали ротой всю ночь. Узнав, что я «сбежал», ротный хватил табуреткой по окну так, что во все стороны брызнули разбитые стекла! Подняв, таким образом, на ноги всю роту, - почивавшую под окнами, - принудил сонных людей битый час рыскать в поисках меня по всему Летнему полигону, обшаривая обширную территорию вплоть до самой станции, Тюра-Там. Если б меня нашли спящего на башенном кране, я думаю, полетел бы с высоты птичьего полета, как фанера…
     Так я попал под тот же кран, с которого начал свое восхождение по служебной лестнице. Только теперь здесь работала самая отстойная бригада бабаев. Целую неделю мне никто не мешал ворочать здесь лопатой на благо своей родины, я даже внутренне как-то успокоился. Но вот, по просьбе того же Цымбалова, меня снова попытались пошугать.
     - Сялябон, ряботай! Тебье польожено! – Сказал Азимов. – Ты сёвсем пльохо ряботаешь!
     Тогда я затопил его в луноподобное лицо кулаком, он рухнул на кучу мусора под краном, и завопил на всю глотку:
     - Средняя Азия, ко мне!!!
     Я бежал в ночь, не разбираясь куда. Навстречу мне попадались одни бабаи. Нескольких я успел ударить кулаком. И все бежал дальше... Вокруг меня свистели и падали комья застывшего бетона. Один комок угодил мне в спину, и я чуть было не зарылся юзом в байконурскую пыль...
     Я сказал мастеру Мкртычяну, что я подрался с бабаями и, очевидно, работать с ними больше не буду.
     - Может, ты, Ваня, возьмешь его к себе? – Спросил у Цымбалова Мкртычян.
     Я уже был готов идти к нему работать. Ждал только решения.
     Цымбалов, на какой-то миг задумался, а потом скривил свое лицо. Это означало, что он отказывается от меня.
     Я тут же отправился к своему земляку, который работал в охране Садыбекова, и целые сутки провалялся у него на топчане, прислушиваясь к себе. Я не боялся, что меня снова будут искать; в охране майора Садыбекова не было случайных людей. К следующему дню я уже знал, что мне надо делать…
     Через день я явился в санчасть и объявил себя больным, якобы получив удар по позвоночнику. Именно из-за него я загремел сюда, на Байконур, и теперь, не желая усугублять его состояние, должен буду пройти обследование в госпитале.
     Боль, конечно же, ощущалась, но не настолько сильно, чтоб постоянно думать о ней. Короче, я «закосил», выражаясь нормальным лагерным языком.
     - Ну, признавайся, - допрашивал меня дорогою в Ленинск дебелый санитар из нашей санчасти, которому приходилось тащиться в поликлинику в такую жару, - ты, действительно, закосил?
     - Нет, - говорю, – у меня болит позвоночник…
     Это была устраивающая всех полуправда. В поликлинике я к тому же скроил сердобольной докторше такое измученное лицо, что она, не долго думая, выписала мне направление в госпиталь. Она даже не прикасалась ко мне; брезгливо держа себя на расстоянии. Она здесь привыкла иметь дела с чмырями, так или иначе, ищущими путей спасения от казарменной дедовщины, чтоб, попав всеми правдами и неправдами в госпиталь, носить там судки на кухню и урильники за тяжело больными. Я это пойму уже совсем скоро. А пока я думал, что мне так ловко удалось провести докторшу.
     На «десятке» - в госпиталь меня не приняли. В элитном госпитале Ленинска, куда меня направила сердобольная женщина, не было мест. Очевидно, там хватало своих «косарей». Красивой жизни - не получалось. А мне необходимо было продержаться в госпитале, - «в лучшем случае: месяц», - как предполагал я. Меня отправили на площадку, где находился госпиталь для военных строителей!
     За этим госпиталем в нашей среде закрепилась нехорошая слава.
     …Выслушав мои жалобы на здоровье, нейрохирург задал мне несколько наводящих вопросов, глядя в окно. За окном, за каменным забором, простиралась голая пустыня…
     - У меня, в нейрохирургии, для тебя места нет, - медленно подбирая слова, говорил он, – но у моего товарища, во 2-м травматологическом отделении есть одно место. Может отправить тебя туда?..
     - Я согласен, - сказал я.
     - Вот, и договорились, - молвил врач.
     Во втором отделении мне выделили койку. Я как упал на нее, так и пролежал не вставая, целые сутки.
     - У меня не кому убирать коридоры! – Услышал я через сутки голоса в коридоре.
     - А этот, с шестой палаты?
     - А ему, что? можно?
     - Нужно!
     - Я думал, он при смерти лежит? Вот, это, «косило»!
     В дверях шестой палаты, в которую и пристроили меня накануне, в дверях появился силуэт старшины отделения. Русского.
     - Вставай, чмооо! – заорал на меня старшина. – Будешь полы мыть!
     - Я - больной, - говорю я: – Отстань от меня!
     - Как «отстань»?! Не понял юмора! – Взвинтился он. - Я здесь старшина! А, ну, вставай! А-то я быстро тебя подыму! – С этими словами он бросился ко мне, и начал теребить меня за ногу.
     Я дрыгнул ногою, - и он отлетел к стене.
     - Ладно, - сказал он, приходя в себя. – Еще посмотрим, чья возьмет…
     - Посмотрим, - как эхо, отозвался я.
     Я пролежал, не шелохнувшись, еще одни сутки; выспался за все эти дни тревог. Все это время меня никто не трогал. Я даже успокоился в себе; перестал ждать каких-то подвохов…
     Все это время, обо мне наводили справки, - но, узнав, очевидно, что я не числюсь среди казарменных авторитетов и бывших зэков, - все сводилось только ко времени моего призыва и того невнятного диагноза, по которому врачи здесь набирают для работы в госпитале чмырей с площадок, - после этого старшина, начал припахивать меня постепенно. Но, вначале, он решил поговорить со мною по-душам.
     - Ты, ведь, салабон, - говорил он, - я наводил о тебе справки. Тебе еще рано косить под дедушку. Ты должен работать. Будешь убирать хоть коридор...
     Я согласился. Все равно мне нужно было перекантоваться здесь как минимум недели две. «Потом видно будет, что дальше делать», - решил я про себя, и принялся за уборку коридора.
     Урильники с палат, где лежали тяжело больные солдаты, носил какой-то тощий, затасканный чмо. На ходу он что-то невнятное бормотал; почти бредил. Он давно уже свыкся со своей участью здесь; в родной части его ожидало худшее. Хотя, если разобраться, что может быть хуже для молодого человека, чем носить урильники?
     За это время я хорошо присмотрелся за всеми больными, что населяли палаты. Большинство из них были водители из автобатов, пережившие аварии. Были солдаты, которым конечности раздробило сорвавшимися бетонными изделиями. Они лежали или ходили здесь только на костылях; носили в себе какие-то воспоминания о случившихся с ними трагедиях.
     Несколько палат занимали здесь вполне здоровые армяне. Как все здоровые люди, они нуждались в хорошем питании и хорошем отдыхе; на что у них уходили целые сутки. Бродя без дела по коридору, они от скуки играли в своей палате в шашки или домино. Время, от времени предоставляя какие-то мелкие услуги лечащим здесь врачам. В этом госпитале сложилась даже большое землячество кавказцев, которые прописались здесь на два года службы. Наши чмыри и доктора их полностью обслуживали здесь. Их палаты здесь выглядели всегда чистенькими и прибранными…
     Я был поражен этими порядками…
     Через день уже мне предложили заняться уже уборкой палат с ходячими больными. Старшина сослался на то, что у него не хватает людей…
     Прошла только неделя, а мне пришлось убирать уже две небольшие коморки. В одной из них, какой-то в корень оборзевший бабай, пытался хватить меня по спине костылем. Я отказался в них убирать.
     Потом они решили запугать меня…
     Однажды армяне пригласили меня в свою комнату. Не ожидая подвоха, я зашел в седьмую палату, куда тут же завели долговязого чмыря, и на моих глазах велели ему раздеваться. Он весь дрожал, как осиновый лист; на глазах у него были слезы. Они собрались его насиловать на моих глазах. Я не выдержал, и выскочил из их комнаты...
     Больше я в этот госпиталь только наведывался.
     …Тогда я перескочил через забор, - и ушел в пустыню.
     Был поздний вечер, солнце неумолимо клонилось к горизонту, я боялся, что меня здесь станут искать, поэтому я забрался в какие-то невероятные заросли камышей; прилег там, на заношенный халат, и целую ночь вынужден был прислушиваться к всевозможным шорохам. Сильно хотелось есть. Только под утро я забылся в спокойном сне. В тот же субботний день я перебрался к землякам, которые, рядом, на железнодорожном экскаваторе, подсыпали высокую железнодорожную насыпь. У них я нашел себе пищу, и покой до самого понедельника...
     В тот же день доктор выписал меня: «за нарушение режима».
     - Ты, - говорил он, - не будешь ухаживать за больными. Ты, - говорил он, - не умеешь прислуживаться... А мне такие люди здесь, сам понимаешь, не нужны!