Упомянутый Репников – плотно сбитый парень; с сильно развитой грудной клеткой, казалось бы, очень добродушный с виду детина, - только, признаюсь, потому, что настоящих врагов такие крепыши не могут в природе иметь никаких врагов априори. Он по физической силе был настоящий царь; венец в социальной иерархии. Родом он, кажется, был с Рязанской области, с родины Евпатия Коловрата. Такой себе былинный богатырь. Даже речь его звучала так, словно он говорил слова в бочку: «Бу-бу-бу!..»
     Вначале своей службы, я еще запросто мог с ним побеседовать, лежа по соседству на койках. Работал он на Летнем полигоне сварщиком; гнул в основном заготовки с арматуры для каркасов производимых здесь проходных каналов. Такие мощные деды, как Тугушев или Бутаков, умели припахать и его.
     В отличие от бывших зэков, - по словам того же Логинова, - которые спасались от дедовщины, ища дружбы с армянами, - Репников и Трубников прошли все до самого конца. С уходом вместе с подполковником Пухомелиным своих основных гонителей из числа авторитетных дедов, - Репников, - под воздействием бывших зэков, - тут же расправил свою могучую стать.
     Однажды он вызвал меня на дуэль. Пока мы шли драться на Летний полигон, все мои обиды на него выветрились. Мы стояли под краном и разговаривали. Он просил меня, чтоб я уважал его, как «деда».
     - Можешь меня ударить, - попросил я.
     Я, грешным делом, даже не подумал, что он посмеет меня ударить. В какой-то мере я считал его своим приятелем. Мозги отказывались верить, что за короткое время с человеческой психикой можно провести какие-то манипуляции, внушив ей, что он бог и царь. Удар был такой силы, что кожа в том месте лопнула, а туловище мое развернуло вокруг своей оси.
     В это же время, Репников, оценив ситуацию в казарме, когда, там нет офицеров, мог запросто ломануться через всю шеренгу выстроенных на вечернюю проверку людей, со словами: «Я особенный! Меня это не касается!», пойти и лечь себе на свободную койку. При этом строевые сержанты, салабоны, Дубов или Орест Степанишин, зачитывающие в это время фамилии, могли только проводить его своим взглядом.
     Репников, только почувствовав пользу от своей недюжинной силы, начал заставлять других работать за себя. Того же Баскакова и Субботина. Единственное, чем он занимался теперь, так это только пил водку, которую ему носили из Тюра-Тама.
     Это продолжалось до тех пор, пока на него, - и Трубникова, - только собравшихся выпить, - не напоролся тот нелепый офицеришко, из штаба военно-строительного отряда (ВСО). Этот крендель, был таким же, как и мы, двухгодичником, только офицером, и призванным служить глазами и ушами начальника спецчасти всего Комбината, майора Садыбекова.
     История его появления на Летнем полигоне уходила в то время, когда мы работали под краном вместе с Цымбаловым. Тогда к нам присоседился какой-то заморыш с погонами лейтенанта. Он начал отвлекать нас от работы, заставляя наводить порядок на соседней площадке; складировать за счет нашего отдыха разный бетонный мусор.
     - А что это за прыщ? – Задавали мы друг другу вопросы, глядя на его потуги. – Откуда он вырос на ровном месте?
     На следующий день Цымбалов разузнал все. Этот офицеришко, оказалось, служит у самого майора Садыбекова. Этого Милешкина, якобы, прислали сюда, на Байконур, после института с военной кафедрой, для работы надсмотрщиком. Скорее это, какой-то был начинающий сексот. К осени этот тип уже настолько оборзел, что начал запросто забегать без спросу в биндюги даже самых авторитетных дедов.
     …Вскочив в эту биндюгу, он узрел перед собою Трубникова и Репникова, которые расположились выпивать. На табуретке возвышалась бутылка водки, только что доставленная сюда Субботиным с поселка Тюра-Там.
     - Ааа, Репникооов! Ааа, Трубникооов! Попаааа…
     Говорили, что он не успел до конца выпалить все то, что в таких случаях говорят строгие родители, застигнув своих детей на горячем.
     От мощного удара Репникова, Милешкин тут же залетел под топчан. Фуражка якобы приземлилась на то место, где он только что стоял.
     - Вы оба, арестованы! – Завизжал с-под лежака Милешкин.
     Усилиями офицеров и прапорщиков, которые оказались в приделах досягаемости его голоса, после достойного сопротивления воинов, бунт удалось довольно-таки быстро пригасить; обоих бойцов погрузили в машину и доставили на гарнизонную гауптвахту. За ночь те, естественно, протрезвели.
     Уяснив до конца, трагическую нелепость всего произошедшего для своего ближайшего будущего, к чему привело их пьяное ухарство, они тут же начали проситься направить их в Афганистан, чтоб искупить свою вину кровью, не иначе, как в штрафном батальоне. Писали, якобы, самому министру бороны, маршалу Дмитрию Федоровичу Устинову...
     Как-то косвенно, но все-таки, хоть какой-то мере все эти выкрутасы помогли; вначале насмешили офицеров своим искренним перепугом, после чего им простили «молодецкий поступок». Скорее всего, Денисову, не хотелось выносить сор из избы, - как я понял, - портить себе послужной список каким-то ЧП в канун присвоения ему очередного воинского звания «подполковник». Офицеришку этого штабного, «пострадавшего в рукопашном бою», удалось все-таки уговорить принять от бойцов их «искреннее раскаяние». В нашей части спешно был проведен показательный товарищеский суд, на котором обеих фигурантов, взяли на поруки коллектива. Направив обеих на «передовую линию обороны», под один с козловых кранов. Организовав, таким образом, «штрафную бригаду» в составе: Додоженова и Репникова, как главной ударной силы… На этом все последствия произошедшего досадного инцидента были полностью исчерпаны.
     Баскаков был по внутреннему своему развитию стоял куда выше всех этих моральных уродов; ему была не чужда даже великая поэзия. Я не знаю, как это все вживалось в крестьянской душе этого простого мужичка, на которых, я думаю, как на трех китах, пока еще покоиться уклад практически всей России; иначе б она просто провалилась в тартары.
     Когда у меня было попроще с деньгами, я обычно угощал Баскакова сигаретами. Мне нравился этот русский парень. Он, как всегда, прятал целую сигарету, и просил у меня докурить. «Они ему даже сигарет не покупают», - делал я из этого свой вывод.
     …В то же время Цымбалову удалось настроить против меня ротного. Мне стало вдруг очень трудно теряться в разношерстной толпе. Ротный в то же время не преминул не единого удобного случая, чтоб хоть как-то уязвить меня. Он выискивал меня везде, где только можно, назначал мне самые нелепые наряды, пока их не набиралось столько, что я уже физически не мог их отстоять до самого дембеля.
     « - Я сгною тебя в нарядах!» - Злобно бросал мне в лицо старлей Гордеев.
     Скоро мечта об уютной гауптвахте, которая ассоциировалась у меня в первую очередь с воспоминаниями о комендатуре, об ее уютной камере с живущим там сверчком, начала обретать во мне признаки навязчивой идеи, как об утраченном когда-то библейском рае.
     В это же время я заимел себе приятеля, который сыграл очень большую роль в прохождения моей дальнейшей службы. Как-то однажды я увидел сидящего на верхотуре складированных под открытым небом проходных каналов, одного человечка, с только что переведенных в нашу роту бойцов. Парень красил себе кузбаслаком сапоги. Этот черный на вид лак, имел очень резкий запах; его нюхали токсикоманы, предварительно сунув лицо в наполненные им целлофановые кульки.
     - Ты не гнездо собираешься вить? – Спросил я.
     - Нет, - сказал Эдик.
     С тех пор мы уже надолго не разлучались. В тот же день Кривой (У Эдика была фамилия Кривенцов) отвел меня в клуб к своему земляку из Новосибирска, Потехину. В Игоря собирались многие земляки из нашего призыва.
     Здесь мы потом встречали Новый 1983 год. Накануне мне пришла посылка с самогонкой, заправленной в емкость, искусно сделанную под книгу «Москва слезам не верит». Не знаю, существовала ли на то время выпущенная в издательстве такая книжка? Но, майор Ермолаев, присутствовавший при вскрытии посылки в штабе части, ничего так и не заподозрив, передал ее мне из рук в руки!
     В свое время Кривой отсидел «на зоне для малолетних преступников», - возможно за какое-то воровство. Оказавшись на Байконуре, он стал большим специалистом по убиванию свободного времени.