19. Последняя встреча

      Храмов поселился в «Доме геолога», в том самом девятиэтажном здании, что этакой крестовиной выстрелило в смурое осеннее небо на самой северо-восточной окраине города. Если двигаться к этому примечательному строению, начав из самого центра города, то: придется прошествовать мимо Колхозного рынка; дальше по пути следования, сточной канавой возникнет речка Кача, - и если не сворачивать с выбранного маршрута, - уже минут за 20 неспешной ходы, можно будет достигнуть этого места. Домина стала под самой горкой, на которой еще сохранилась знаковая беседка, в которой, по тщательно сохраняемой горожанами легенде, отдыхал сам Антон Павлович Чехов, побывавший проездом в купеческом городе, во время своей ознакомительной поездки на остров Сахалин в далеком уже 1890 году.
      Напротив окон, находится тюремная больница, обнесенная по периметру бетонным забором, с мотками колючего провода протянутыми поверху. Время от времени, в недрах этой больницы, противно громко взвизгивала сирена, и с железной калитки, вываливалась здоровая немецкая овчарка, которая вытаскивала за собой на поводке солдатика с автоматом; добежав до угла, который, тут же застывал на месте, зорко вглядываясь вдоль бетонной ограды.
      Коридоры общежития: вечно забитые под самую завязку детскими колясками, выставленной за дверь обувью и завешанные гирляндами стираной одежды на веревках протянутых через весь коридор. Дух его насквозь пропитан какими-то гастрономическими запахами, постоянно струящихся с открытых настежь дверей кухонь.
      Сырость вперемешку с запахами зажаренного лука, яичницы и еще какой-то непритязательной пищи, той, которую можно было стряпать из продуктов, что без очереди можно всегда захватить после работы в местном гастрономе. Обычно, жертвами жильцов этого общежития, ставали тощие куры с синюшными шеями и такими же головами.
      Оттуда же, с кухонь, постоянно слышались женские голоса.
      Мужики, собирающиеся в отдельных комнатах, тупо пили в компаниях таких же неприкаянных выпивох, - тут же: выясняли между собой какие-то мелочные отношения, вспоминали прошедшие полевые сезоны, вели несмолкающие разговоры о своей необходимости, постоянно подтверждая свое отдельное место в коллективе.
      Судя по их взрослым детям, возвращающимся сюда со школы, семьи, обживают этот человеческий термитник уже давно, и вряд ли когда-нибудь выберутся из этого дурно пахнувшего логова. Квартирная очередь в экспедициях практически не двигалась. Это был такой самый социальный тупик, как и тот, в который попала в 1932 году семья Лыковых, живущая примитивной жизнью возле реки Абакан, о которой узнало население в СССР из статьи в Комсомольской правде В. Пескова «Таежный тупик». По дивному стечению обстоятельства, эту самую семью обнаружили геологи из Комплексной экспедиции.
      Этим, считалось, что еще очень повезло; самые обездоленные работники этих же экспедиций прозябали на производственных базах, за чертою города, в каких-то настоящих лагерных бараках.
      К чему уж совсем было нельзя привыкнуть сильному характеру Храмова, так это к той особенной атмосфере несвободы и гнетущей забитости попавших в эту социальную ловушку жертв. Никто их них не мог пожаловаться на администрацию общежития даже за то, что каждого из них обдирали здесь как липку, взимая деньги за все, что только можно обложить данью, поскольку каждому грозило лишиться выгодных здесь квадратных метров жилья, и переселится, в лучшем случае, в бараки за городом…
      …Сосед по кровати, оказался тот самый мрачный кочегар из этой же экспедиции, в которой лето отработал Храмов. В прыщеватым лице, которое мясистой кожей своей, округлостью, отчаянно смахивало на сильно поджаренный оладий; своим грустным видом, приближало кочегара к особенному виду тихих безумцев. Особенно это безумство проявлялось в его водянистых глазах, которые не выражали ничего, кроме бесконечной пустоты.
      После работы и в выходные, Шурик (так его все звали), выстирав семейные трусы, вешал их возле антресолей (раньше делал это в коридоре), после чего, пропадал на весь вечер в заветных комнатах, где его зачем-то поили водкою. Возвращался кочегар, «на кочерге», как говорили о нем, сильно поддатый, сразу же валился в кровать, и дрых до самого утра, до упора, до той самой поры, когда надо было срываться, и бежать на смену. Не редко он спал в собственной блевотине; отчаянно храпел. Мечтая ожениться, он регулярно прочитывал брачные объявления в воскресном номере газеты «Красноярский рабочий», писал кому-то любовные послания, а, потом, нарядившись в свой единственный коричневый костюм, отправлялся на свидание…
      Каждую отдельную трещину этой обшарпанной комнаты на седьмом этаже, занимало семейство клопов. Храмову стоило трудов, выкуривать их оттуда аэрозолями. На маленькой кухоньке, хозяйничали вездесущие тараканы. Против этих жильцов, аэрозоли оказались бессильными. Отсидевшись, они возвращались назад, и, как ни в чем не бывало, продолжали рыскать по кухне.
      …Здесь, в этой грязной норе, Храмова, и отыскала Валентина в первый же свой выходной. Она уже жила с тем самым мужиком, с которым Храмов видел ее в первый раз. Они договорились сходить к фарцовщику за джинсами, а потом отметиться в кабаке...
      Кочегар как раз выстирал свои черные трусы, и начал демонстративно развешивать их возле антресолей.
      - Ко мне вот…зашла дама, - деликатно известил Храмов своего бесталанного соседа, продолжая стебаться над ним слащавым тоном, компенсируя свои неудобства перед Валентиной: – Смог бы ты немножко подождать, пока, мы отсюда не уйдем? Мы тебя очень не задержим!
      - Это не дама, – мрачно, огрызнулся кочегар. – Это - б…дь!
      Храмов тут же нанес ему один очень точный и коронный удар в голову, после которого, кочегар, даже не ойкнув, гулко ударившись затылком об дверь, разыграв на лице грустного клоуна, медленно сполз на паркет.
      Он свалился мешком под дверь, и больше не подавал никаких признаков жизни.
      Валя, схватив стоявший на столе стакан с водой, начала брызгать ему в лицо.
      - Нокаут, - сказал Храмов. – Можешь открыть счет до десяти. Отойдет! - Он не допускал даже мысли, что кочегар мог врезать дуба.
      - Ага! Если б тебя так, - сказала Валентина, помогая прибитому кочегару прийти в себя. Ей стало жалко безпонтового кочегара.
      Кочегар открыл бессмысленные глаза.
      - Он знает, что заработал.
      - Я тебя зарежу, - внятно, сказал кочегар. Валентина помогла ему встать. Кочегар достал из кармана перочинный ножик. - Как только уснем, я, этим ножиком, тебя по горлу. Чик! Даже, не кавкнешь!
      - Смотри, не проспи, - сказал Храмов, намекая на то, что сосед очень любил поспать. – А пока, потрудись, сходи-ка ты лучше к своим закадычным друзьям, пусть они накачают тебя для храбрости самогонкою! Нам надо побыть с дамой наедине.
      - Может не надо, Вань? – спросила Валя. Она не ожидала пережить такое. – Может, все-таки, пойдем?..
      - Надо, Валя, надо, - сказал Храмов. – А, этот хам, пусть немножко погуляет. Я его прошу.
      - Ты бываешь очень жестоким, - сказала Валя. – Я еще раз убедилась в этом.
      - В городских джунглях живем, - сказал Храмов. - Это даже не в тайга, с ее гуманными законами.
      Они остались одни...
      Через два часа они были уже в центре Красноярска, чтобы, пропетляв немного по подворотням, они, наконец-то, разыскали нужное полуподвальное помещение, в котором их уже дожидался фарцовщик.
      Купленные за 200 рублей джинсы«Wrangler», оказались не очень качественной подделкой, под настоящую фирму. Это обнаружилось слишком поздно. Когда Храмов облачился в эти джинсы, фарцовщик уже исчез.
      …В ресторане «Океан» было полно народа. Среди столиков танцевало две девицы, развитую филейную часть которых, прикрывали вельветовые штаны с лейблами каких-то модных в западном мире фирм, что придавало им аппетитную привлекательность.
      Они выбрали столик у окна. Заказали «Такай», налим в горшочке по-крестьянски, и салаты.
      - Что новенького на работе? – спросил Ваня.
      - Я остаюсь в проекте Ермоловой. Мне поручено серьезная работа. Скоро начну делать шлихи. С твоим уходом, все так переменилась. Нина Андреевна любезничает со мною. Щебечет, как она умеет. Ваня, ты даже не представляешь себе, как все изменилось в нашем коллективе. У меня появится серьезный опыт, для написания своей диссертации. Представляешь?
      - Я представляю себе. Я – рад. Поэтому и ушел, чтоб, наконец-то, в этом Датском королевстве воцарился мир и согласие. Всех собак, естественно, уже повесили на меня. Особенно старается муж Нины Андреевной, чтоб твою дружбу с его женой, возвести в ранг абсолютной. Чтоб все ее увидели. Это и есть твой великий шанс. Постарайся, и не упусти его. Я рад, что теперь все благородное семейство Комплексной экспедиции снова в добром сборе.
      - Сам-то ты как? Философ? – Спросила Валентина.
      - Лучше не бывает. Через месяц уже отправляюсь в Туву. А пока что, прохожу усиленную стажировку с новым старым прибором. Брожу, словно тень отца Гамлета, по городскому кладбищу, ставлю похожий на самовар гравиметр возле самых могил и начинаю брать отсчет. Ко мне не редко теперь подходят любопытные прохожие, и живо интересуются: «Лежат?» (в смысле мертвецы). Я приглашаю их заглянуть в окуляр прибора. Они чинно садятся рядом, рассчитывая на визуальную встречу со своими родственниками, но видят всего лишь качающуюся тень маятника по освещенной шкале, и, разочарованно поднявшись с колен, уходят по своим делам.
      - Знаешь, Ваня, ты уж прости меня. Я помню наш разговор в той избушке на Лебяжьей речке. Прежде чем дать тебе вразумительный ответ, я тогда взяла паузу, и, должна перед этим признаться тебе, что я регулярно читала все твои записи в дневнике. Когда ты уходил на рыбалку, я залазила под полог, доставала твой дневник, и, усевшись поудобнее, читала его, как занимательный роман. У тебя непосредственный взгляд на вещи, и, от этого, очень здорово получаются наши описания. Тебе надо серьезно взяться за учебу.
      - Это и есть самая настоящая учеба. Мои черновики это домашние задания. Когда-нибудь они станут сырьем для настоящих мемуаров.
      - Я хочу сказать об ином, - сказала Валентина. – Тебе надо серьезно учиться, чтоб получить настоящий диплом специалиста. Без корочек тебя не так воспринимают. Тобой будут вечно понукать. Ты везде станешь таким же крайним, как вышло в нашей истории.
      - Это станет настоящим жизненным опытом, который необходимо иметь каждому человеку. На корочках этого не запишешь, места очень мало, а, потратив время на их добычу, в душе может образоваться одна пустота. Я иду туда, куда ведет меня судьба. По курсу – Тувинская АССР.
      - Я не буду тебя переубеждать. Ты взрослый уже, и даже очень уверенный в себе упрямец, в которого есть все шансы достичь многого в этой жизни, - и, с такой же уверенностью можно сказать, что ты первый кандидат в неудачники. У нас давно работает одна девочка, которая шестой раз готовится поступать на химический факультет университета! Представляешь? Она вдолбила себе в голову, что она Менделеев в юбке, и ломает себе каждый год шейные позвонки.
      - Только на одержимых держится этот мир. Простой жизни обывателя не хватит на созидательную работу.
      - Ты неисправимый романтик, и я очень благодарна тебе за это сказочное лето, которое мы прожили вместе. Я словно окунулась в море счастья! А ведь у меня уже была целая дюжина мужиков. И каждый из них – это был определенный период моего роста. Перед тобой был начальник партии Кузнецов. Сейчас он работает где-то в Якутской области. Под мою будущую диссертацию, как под юбку заглядывают уже другие, только успевай раздвигать ноги. Тебе нужна совсем другая женщина. Чистая, светлая девушка, которая будет только твоей. Это и есть ответ на тот разговор в избушке. В твоих дневниках постоянно присутствует какая-то особа, которой я не знаю. Кто, она?
      - Это из прошлой жизни, - сказал Храмов. – Это голографическое отображение настоящей, отказавшейся меня понять. Я не могу стереть его с памяти лишь потому, что боюсь, что сразу же образуется слишком большая черная дыра из пустоты в моих воспоминаниях, которую нечем будет заполнить.
      - Это, все?
      - Все.
      …После ресторана, каждый из них ушел в свой мир.
      Храмов вернулся в свое общежитие. Спать ему совсем не хотелось. Он вспомнил об угрозе кочегара, мирно сопящего в собственной блевотине, и, кривой саркастической улыбкой, отметил свое полное презрение к нему.
      В комнате стоял кислый запах. Перед тем как отправится отдыхать в новую комнату, - двумя этажами ниже, - Храмов до утра простоял у окна. Ветер трепал электрические провода на соседней стройке, соря на ветру ослепительными искрами, чем-то, напоминая ему известные бунинские строчки: «в гелиотроповом свете молний летучих». Храмов дожидался утра, чтоб только увидеть проснувшегося кочегара. Когда тот только достанет из-под подушки свой перочинный ножик, и демонстративно защелкнет его…