2. Алевтина

      Геологи имели свою профсоюзную базу отдыха на озере Челкарь. И в выходные, все работники партии (особенно молодежь) стремились побывать в этом чрезвычайно красивом месте.
      С двух сторон, озеро казалось бескрайним. И только напротив базы отдыха, можно было разглядеть пологий противоположный берег.
      Над кемпинговыми постройками возвышалась живописная гора, вся поросшая меланхоличными соснами, у подножья которой, лежала заполненная чистой, чуть солоноватой водой котловина. К таким озерам в Казахстане, более всего подходит его азиатское название - «зайсан». В переводе с монгольского, - это звучит, как: благородное озеро, а в китайского - озеро поющих колоколов. Эти названия такие озера получили: за свой мелодичный плеск волн.
      В этом не сложно было убедиться каждый раз, приезжая на озеро в выходные. Глядя на синий цвет бегущих по озеру волн, на серые груди валунов встречающих их на линии прибоя, на возвышающуюся над окрестностями гору, стоящую великаном в дозоре над всей равниной, на эти постоянно воркующие с ветром на ее склонах сосны, на ум приходили самые восхитительные слова и восторженные эпитеты.
      Несколько десятков уютных домиков под горою, мангал под кронами сосен, широкий и длинный пляж, заканчивающийся большими валунами у мыса, с оккупировавшими их рыбаками, обязательная 3-х метровая вышка для прыжков в воду. И, конечно же, ножные велосипеды, которые называли в этих краях не иначе, как катамаранами, наверное, за два поплавка, за счет которых они держались на воде.
      Каждый желающий, мог, за умеренную плату, взять для своей семьи в профсоюзе себе в пользование на выходные коттедж и тот же катамаран за пару рублей за час прогулки по озеру.
      Компания молодежи, обычно, кооперировалась, взяв небольшой домик на всех; здесь же, готовились шашлыки, и играли в пляжный волейбол...
      …Играть в волейбол Храмов не любил. Среди играющих, уже выделился явный лидер, тот самый высокий парень, пригласивший его в этот воскресный тур; явившийся сюда на практику с какого-то томского вуза, неизменный катализатор всех процессов в среде приехавших на практику студентов со всех концов Союза. Он же приготовил на всех шашлыки, - этим положив уже начало какой-то большой группировке молодежи.
      Студентов, в лучшем случае, с управления экспедиции, направляли именно в эту очень богатую партию, чтоб в них выработался положительный рефлекс. Лучшие из них, должны были бы в скором времени пополнить ряды работников этой мощной структуры.
      Не могущий похвастаться своими организаторскими способностями, Храмов, не желал оставаться здесь сбоку припекой, а, тем более, тянуться в хвосте этой пестрой компании. Немного завидуя в себе по этому поводу высокому парню, сумевшему быстро организовать вокруг себя толпу, он вернулся в привычное для своей натуры положение свободной личности. Он не выглядел изгоем потому, что в нем имелась большая сила, и, прежде всего, это сила воли, не дающая ему подпасть под чужое влияние. «На таких: где сядешь, там и встанешь», - говорили люди недалекие, особо не вникающие в суть этих характеров. Да и зачем было вникать, когда те сами сторонились участвовать в активной жизни коллектива; не принимали участия в попойках, а значит - сплетнях и травлях, и сами, скорее всего, будут их надежными «жертвами».
      Не имея необходимых в себе задатков, быстро находить себя в толпе, с уже выдвинутым лидером, - Ваня, прежде чем уйти в свой причудливый мир мечты, успокаивал себя тем, что в любом случае, столкнись он с этим вожаком при каких-нибудь форс мажорных обстоятельствах, во всем утрет ему нос.
      Формирующийся в нем индивидуалист, по мнению молодого человека, всегда сильнее любого коллективиста. Он мыслил так вопреки всем догмам, которые закладывались в него.
      Бросая тем самим немотивированный вызов существующей системе ценностей, - базовой в СССР, с его засильем коллективов, в которых жил и воспитывался советский человек, получая через него все необходимое к жизни. Этим самым система плющила индивидуальность в каждом человека в самый пубертатный период его развития; во время становления его, как личности, превращая во все тот же пресловутый винтик для своего функционирования. Все это начиналось из детских яслей и садиков и заканчивалось армией, с ее печальной дедовщиной, где заканчивалось уничтожение личности.
      Благодаря силе своего стоического характера, избежав ломки и перековки, Храмов, со своей волей и принципами, чувствовал себя теперь достаточно неуютно в этом искусственном мире. Дело даже не в юношеском максимализме. Он отчетливо видел несовершенства окружающего мира, и сознательно стремился избежать открытых стычек с властью, выбрав путь беглеца.
      Ваня не хотел ставать на одну доску с изгоями и диссидентами; он избегал открытой стычки с режимом, и еще мечтал всеми силами приспособиться к выживанию в нечеловеческих условиях выживания. Он видел все его несоответствия внутреннему миру творческого человека, бунтовал против этого в душе своей, мечтая и путешествуя. Он стал геологом, - романтиком до мозга костей, - человеком самой свободной профессии, которая существовала в системе тех ценностей.
      Он сохранил в себе, не ломая жесткую пружину в характере, которая могла сжиматься под напором обстоятельств, никогда не ломаться, выдерживая все нагрузки. Все, кто с ним сталкивались, отмечали одно, чтоб он стал, как можно эластичнее.
      Получив статус изгоя в коллективах, потеряв его любовь и уважение, (как и свою первую большую любовь, уже при первой стычке), - он отправил себя во внутреннюю эмиграцию: уехал в свое длинное турне. Он сделал это так уверенно, словно знал конечный пункт своего предназначения.
      Храмов считал, что среди людей он развеет свой сплин, и пока все это будет происходить, откроются новые жизненные цели, он найдет правильную дорогу, на которой встретит потерянную любовь и: «все снова будет пучком».
      Еще не ограненный алмаз, но, уже сверкая среди бутылочных стекляшек, он излучал внутреннюю энергетику и красоту. Вывезти все эти богатства за приделы СССР, как ему хотелось, все это внутреннее убранство, он, при всем своем желании, не мог, по причине закрытости страны проживания; вынужден был ограничить свою мечту только дорогами Советского Союза...
      Предстояло изыскивать способы реализации своего потенциала здесь, в условиях не пригодных для творческой реализации. Эту технологию надо было еще создавать в процессе борьбы.
      …Как и все мечтатели, он, по возможности, избегал долго находиться в шумной компании, и, весьма, любил подолгу оставаться в одиночестве, хотя, если ему было интересно, он не чурался общего веселья, с большим энтузиазмом всегда участвовал в попойках Кузнецова. Такого рода компании его всегда радовали. Там было все настоящее. Это был настоящая народная стихия, в которой не было искусственных вожаков.
      Поэтому, едва поймав неодобрительный взгляд лидера, он, только ему известным способом, сумел незаметно выскользнуть из образовавшегося круга молодежи, и отправился бродить на берег.
      Ничего его с этими людьми не вязало, кроме этого шашлыка и волейбола. На него никто не обращал внимания. Да и знал он, всего лишь двоих человек, которые жили в соседней комнате общежития, что и послужило ему поводом попасть в эту компанию. Один из них, как раз, тот томский студент, ставший лидером молодежи…
      Оставшись наедине среди волн и скал, Храмов дефилировал по кромке прибоя возле выступающего в озеро каменному мысу, на котором маячил рыбачек, не доходя которого, неожиданно, встретил свою знакомую Этери. Любительница поплавать наедине, и здесь, заплыв далеко от общего пляжа, оказавшись одна среди нагромождения камней. Поздоровались. Он поинтересовался температурой воды, и, получив сносный ответ, который, однако, не послужил ему веской причиной оставаться подле нее. Вид развитого тела Этери, и ее, в принципе, положительный ответ, не разбудил в нем мужского начала. Ее присутствие, навевало на него только холод...
      От мыса он снова вернулся на пляж...
      …Прямо по курсу, какая-то девушка, извиваясь всем своим гибким станом, пыталась стянуть с песка на воду водный велосипед. Бедняжка! Она так старалась.
      Сразу же бросались в глаза выпуклости и необходимые впадины на ее теле. Все они маняще находились на своих удобных для наблюдения местах. Ее активность возле катамарана очаровывала и свидетельствовала только о прекрасном жизненном тонусе этой девушки; желанием поскорее привлечь к себе внимание.
      Ведь она долго наблюдала с подружкою за его маятниковыми хождениями по кромке прибоя.
      Увидев, что он приближается, она, заняв удобную позицию возле водного велосипеда, принялась разыграть эту историю, всем своим видом показывая, что: ей, «бедняжке», не хватит только одной мужской силы, чтоб столкнуть с песка этот «проклятый механизм» в воду.
      Она еще издали определила, что если сейчас же приобщить к своему усердию желание этого парня, то это будет именно то, о чем мечтает каждая женская особь ее возраста. Она была уверена, что не может, не понравится своему избраннику, потому что она такая обаятельная и привлекательная.
      Аля была не то, чтоб избыточно красива лицом, - скорее всего, о ней полнее можно выразиться: что она, будучи достаточно симпатичной, все-таки, больше привлекала мужской взгляд, своей пластичностью в движениях гибкого тела, которую можно оценить даже высшим балом, назвав это: грациозностью.
      Она не ошиблась в своих расчетах. Через полчаса они уже достались на отмеченные темною водой глубины, где, тут же, затеяли приятные шалости, как это привыкло делать все молодое и здоровое, в теле которого всегда имеется большой избыток энергии, от которой необходимо срочно избавляться.
      После короткого, но очень отчаянного сопротивления, Алю пленила уже водная стихия. Она удерживалась на плаву только благодаря цепкости своих пальцев, которые мертвой хваткой держались за спасительную веревку, натянутою вокруг поплавков.
      Устав отрывать их от этой веревки, Ваня, наконец-то, сжалился над терпящею бедствие девушкой и резким рывком втащил ее за руки на хлипкую посудину, неустойчиво качающуюся на волнах.
      Во время всей этой возни, Алевтина, будто набрав в рот солоноватой воды, не проронила не единого слова.
      После этого Ваня, в числе прочих парней, желая показать свой мужской вид во всей своей красе, увлеченно прыгал с трехметровой вышки. В то же время, как Алевтина, вместе со своей подружкой, как и подобает прекрасным дамам, наблюдали за этим действом, стоя на нижней площадке. Там стояло много девушек в купальниках, как бы поощряя своим видом своих избранников к выделению в кровь дополнительных порций тестостерона.
      Проходя мимо, Ваня, всякий раз умудрялся столкнуть Алю в воду, поддерживая ее в состоянии легкого флирта. После очередной Алиной купели, ее подружка не выдержала, и шепнула ему на ухо, что: «Аля не умеет плавать». Это подействовало на молодого самца самым отрезвляющим способом...
      …Они стояли на вершине горы, и долго целовались. Ее загорелое и гибкое тело, в его руках стало податливым, тогда как губы совсем еще неумело отвечали на его поцелуи. Аля, оказалась, неискушенной в любви девочкой. В ней только что проснулась женщина и впервые потребовала у нее искать ответов на неожиданно возникающие ситуации. Девушка подчинялась необременительным требованиям молодого парня, подставляя свои губы для очередного поцелуя.
      Они начали встречаться. Обычно, Ваня подходил под окно в ее комнате и осторожно стучал в него. Она выходила, и они отправлялись бродить по степному поселку. Вокруг росли березы; кусались большие комары. Все как всегда, однако, все скоро вошло в привычку, он не чувствовал к ней никаких чувств; к тому же обострилась старая болезнь: он любил еще больше ту, к которой возврата уже не было…
      Под утро он возвращался к себе в общежитие очень усталым. Он не получал от свиданий никакого наслаждения. Это была «нелюбовь» и он не знал, как с этим бороться. Привыкший добиваться своих целей, он решил победить ее измором. Он будет ходить к ней, как на работу, а потом любовь в нем проснется. Так думал Храмов.
      Он жил в одной комнате с буровиком, уйгуром по национальности, работающим в шахте проходчиком. Мухаммед был круглолицым, среднего роста, немного упитанным сорокалетним мужиком; разведенным. Напившись в соседней комнате, он доставал фотографии жены-«хохлушки» с Донецка, и своего сына, и начинал истово целовать их, приговаривая при этом разные ласковые слова. Своя фишка в него состояла в том, что на каждый день он менял свежие рубашки, которых у него было несколько десятков штук. Для этого ему, каждый вечер приходилось их постоянно стирать.
      Ване стало проще ужиться с рабочей костью. Он стал выпивать в их компании.
      Пили водку в соседней комнате. У Вовки. Сам хозяин водки не пил в то время, потому как стал коммунистом и давно уже находился под колпаком у секретаря партийной ячейки, проживающего в другом крыле длинного коридора этого же общежития.
      По распространяемым слухам, Вовка Кузнецов был замечательным токарем, и к своим сорока - уже полным импотентом. Он признался, что в армии служил в ракетных войсках; облучился.
      Тогда было запрещено говорить, что Кузнецов был непосредственным участником тех грандиозных военных учений в 1954 году, проводимых на Тоцком полигоне, с применением атомного взрыва. Тогда, за военными маневрами наблюдал сам Никита Хрущев и многие руководители стран-сателлитов Советского Союза. Руководил учениями - легендарный маршал, Георгий Жуков. Более 45 тысяч военнослужащих провели в 400 метрах от условного эпицентра взрыва (взрыв прогремел на высоте 380 метров над землей). Более полумиллиона окрестных жителей пострадало от этого взрыва. Людям, побывавшим в шкуре подопытных кроликов, было запрещено распространяться об этом в течение 25 лет...
      После того, что произошло с ним, вследствие этого эксперимента военных, Вовка сам напросился работать на этот урановый рудник. Здесь ему определили хорошую ставку токаря.
      С ним в комнате поселили Алика: работника строительной бригады. Башкир был небольшого росточка; со смешной рожицей южноамериканской обезьянки.
      Вовка сам покупал Алику алкоголь, усаживал того чинно за стол и начинал потчевать, жадно провожая взглядом каждую рюмку водки, которую тот опрокидывал в свое нутро. Доведя Алика до нужной кондиции, Вовка вытаскивал своего подопечного мешком из-за стола, и сваливал его на койку.
      Это продолжалось до тех пор, пока не заканчивались деньги, которые Алик хранил у Вовки, используя его, как своего личного казначея.
      В этой гостеприимной комнате всегда собиралось очень много совершенно случайных людей. Какие-то абсолютно неприкаянные, убитые жизнью человеческие личности, входили и выходили из нее совершенно свободно, на протяжении всего вечера. Представители всех народов и народностей, проживающих на необъятных просторах Советского Союза, какими-то дивными неисповедимыми путями попадали сюда.
      Бывало так, что из полутора десятков людей, заходящих и выходящих в нее в течение вечера, не находилось и пары представителей одной национальности. Их удивительные судьбы, могли соответствовать описанию обживания диких мест вольными людьми, казаками, которого не сыскать не в каких исторических списках, не выучить не на какой институтской кафедре. Их лица служили потрясающими иллюстрациями к этим потрясающим рассказам.
      Здесь никогда не спрашивали ничего лишнего, пока человек сам не начинал рассказывать о себе; проявлять свою настоящую сущность каким-то иным способом. Кому-то достаточно было обоссать тут же угол в коридоре; а, кто-то, лишался доступа в эту комнату совершенно иным способом: получив зарплату, пропадая на время долгого запоя.
      Деньги не имели здесь особой цены, - они, скорее всего, были мерилом человеческой совести.
      Получали – особенно на руднике – большие, по советским меркам, зарплаты. Существовали талоны на мясо и масло, которые можно было отоварить в ОРСе. Водка, в этой комнате, лилась рекою…
      Напившись, Ваня, как-то, избил в коридоре вожака. Это получилось само по себе. Не поделил с ним дорогу в умывальник. Хлестким акцентированным ударом, Ваня, вдрызг, разнес тому нос и разукрасил кровью студента весь потолок и стены коридора; после чего, они, еще долго качались по полу, в отчаянной схватке (вожак оказался очень силен и попытался компенсировать уязвленное самолюбие в отчаянной борьбе).
      У Вовки была неплохая библиотечка, и Ваня, от скуки, начал брать и перечитывать его книги. Это были редкие на то время издания, почитай все новинки книжного рынка СССР. Здесь Храмов впервые познакомился с учением немецкого философа Фридриха Ницше, после чего, совсем ненадолго заболел его учением («Так говорил Зороастра»). Можно сказать, что подхватил легкую болезнь, что позволило ему выработать стойкий иммунитет против книг философов, вообще.
      Однажды, Алик притащил к себе в комнату отца Алевтины. Оказалось, что ее отец был бригадиром у строителей. Они работали в одной бригаде плотников; делали для геологов жилье.
      Алик быстро опьянел, и тут же оказался в надежных руках своего попечителя.
      - Я, что? – Копошась в кровати, говорил башкир: - Я как приложил голову к подушке, уже, и сплю. Это, вон они, молодежь! Как напьются, - и давай куролесить. Этот, вот, - Алик указал пальцем на Ваню, недавно здесь одного студента чуть не убил... Я же говорил ему, что приведу Алиного отца. Он, - мой бригадир. Вот, я, и привел…
      - Давай, уже спи! Философ, хренов! А то, я тебя, счас, мигом угомоню! – Оборвал его пьяную болтовню Вовка.
      - Уже умолкаю, а то точно получу по мордасам, – сказал рассудительный алкаш, и тут же уснул.
      - Ты гуляешь с моей Алей, - сказал Ване, пьяный отец Алевтины. - Если ты тронешь ее, - я тебе зуб сломаю! Я тебя из-под земли достану! – И, уже, сменяя гнев на милость, продолжал по пьяной лавочке говорить слова признания: - Какой же ты красивый. Но, Аля, моя дочь. Я хочу, чтоб она в жизни счастлива была. Ты меня, понимаешь?..
      Храмов начал уверять отца Алевтины, что ничего плохого он не держит в уме. Обычные слова, которые обязан был сказать, чтоб успокоить любящего отца своей девушки.
      - Перенесем этот разговор «на потом», - сказал он, в конце разговора.
      - Ты меня не обманешь? – Переспросил еще раз отец его девушки.
      - Да, нет же, - пообещал ему Храмов.
      …Быстро заканчивалось знойное лето.
      После драки, Храмова начали приглашать поучаствовать в разборках местной молодежи (он отверг все заманчивые предложения). Дрались как и в каждом любом городе: специфика была такая, что рудник не мог поделить чего-то там с молодежью поселка.
      Как и в первые дни, в степи, он много лазил по соколиным сопкам; встречая на вершинах рассветы и закаты. Здорово было стоять на вершинах и кричать на весь мир какие-то слова, и слышать в ушах только вой ветра. А потом наблюдать, как мучительно долго над сопкою с раздвоенною вершиною, будто из недр земли, медленно выползает красный диски луны (словно при родах, за ней тянулась по небу кровавая пуповина). Скакать по степи на резвой степной кобылице; низко стелясь над шелковистыми травами, которую нельзя никак остановить, но, тем не менее, можно удержаться в седле уцепившись в ее гриву. Каждую смену, ломая голову, с водителем каротажной машины Костей над тем, куда еще слить неиспользованный бензин А-86, чтоб не выливать его на землю, перед тем как ехать на очередную заправку (отдавали пастухам целый бак за бутылку бормотухи). Пить из пиалы кумыс в казахской юрте. Собирать с Аликом грибы (тот набрал ведро поганок). Сыграть футбольный матч за любительскую команду, на первенство области.
      …Начались какая-то особенная полоса с любящей его Алевтиной.
      Если он не приходил по каким-то причинам к заветному окошку ее спальни, то она сама посылала свою упитанную подружку поинтересоваться: чем он занимается, почему не выходит? После чего он вынужден был бросать все свои занятия, и идти выгуливать девушку.
      … Они уже изучили все темные закоулки. В поисках новых мест для своих прогулок под звездами, они все дальше уходили от поселка. Они выходили на трассу, ведущую куда-то вдаль, на очень известный курорт Боровое, а может быть и намного дальше. Их взору открывались самые бесконечные в мире целинные поля. До самого горизонта, под яркими августовскими звездами, стояли ровными рядами копны, только что обмолоченной соломы. Сильно пахло жнивьем; хлебом...
      Оказавшись в одной копне, Ваня, уже не помня себя от страсти, крепко затиснув Аню в объятьях, начал страстно целовать ее. Расслабившись всем телом, с зажатою в его руке грудью, она была во власти своего вожделенного желания, чтоб, выкупавшись в ласках, стать добычей любовной страсти. И, вдруг, не давая себе отчета, словно бы борясь с этим навязчивым наваждением, она отвесила своему искусителю громкую затрещину…
      Это сразу же вернуло все на исходные позиции. «Зачем мне все это, - проваливаясь в забытье своей нелюбви, подумал он. – Я не хочу ей сделать никакого зла. Просить прощения за нелюбовь я в нее не могу потому, что она этого уже не поймет. Слишком сильно она любит. Это чувство теперь доминирует в ее поведении. Зачем брать грех на душу. Скоро все равно придется уехать отсюда».
      - Ты, спишь? – Услышал он, над собою, осторожный голос Али.
      - Да, нет, - ответил Храмов. – Что-то нашло на меня…
      - …
      - Я должен буду уехать, Аля, - сказал Ваня.
      - А как же я? – спросила невинная девушка. – Ты же не обиделся на меня за то, что я залепила тебе эту пощечину?..
      - Да, нет, - сказал Ваня. – И вовсе даже не от этого. Просто, мне надо ложиться на крыло.
      - И, куда же? – Спросила девушка. – Если не секрет?..
      - Я тебе напишу в письме, как только устроюсь на новом месте.
      Эта мысль пришла неспроста. После побоища со студентом в общежитии, у него не оставалось другого выбора. Студент оказался завербованным уже стукачом в органах госбезопасности, и Ваня это сразу же почувствовал. Вокруг него сразу же образовался вакуум общения. Хуже всего, что за этой безобразной дракой наблюдал сам парторг, который отбросил всякую целесообразность пребывания Храмова в этой геологической партии.
      Случай с Алей, только ускорял приближение развязки.
      …Погода испортилась уже в самом начале сентября. Зачастили продолжительные дожди. Листья под заветной березой, под которой так любили они стоять, пожелтели, стали схожими на пятикопеечные монетки.
      Высоко в небе, которую неделю, тянулись тревожно курлычущие стаи журавлей.
      Пришло время прощаться. Ваня не хотел, чтоб Аля уходила с уроков, чтоб проводить его в Кокчетав, но она настояла на этом. Точнее она сама явилась на этот единственный рейс, и он не нашел убедительного повода, чтоб отказать ей отправиться за ним в областной центр.
      …На железнодорожном вокзале Кокчетава было немноголюдно. Возле окна сидело три обязательных в этих местах аксакала, и о чем-то вечно молчали. С каких пор они там сидели, - один Аллах ведал.
      Ваня приобрел билет до Новосибирска, после чего, они, отправились к автоматическим камерам хранения, чтоб оставить там свою кладь до утра.
      Поезд отправлялся только рано утром. Вещи всегда обременяли его, и он предпочитал, при первом же удобном случае, избавляться от их назойливого присутствия в его жизни.
      Стоя возле камер хранения, Ваня снова привлек к себе Алю, для продолжительного поцелуя. Они замерли на несколько минут, и этого времени хватило, чтоб возле них, будто из-под земли, вырос казах-милиционер с широким, лунообразным лицом.
      - Вы нарушали общественный порядок, - сказал милиционер. – Вот они подтвердят. - Он показал на сидящих аксакалов. Те дружно закивали головами, в знак согласия. – Я вынужден буду проверить у вас документы, - продолжал, в том же духе, приставать к ним милиционер.
      Ваня достал свой паспорт и билет, и предъявил их назойливому стражу. Тот бегло осмотрел их, и, возвращая Храмову, обратился к Алевтине:
      - Ваши?
      Аля молчала.
      - Я вынужден буду задержать эту девушку, - сказал милиционер. – Она совсем еще школьница. Возможно, что она захотела убежать с тобою от своих родителей. Мы отпустим ее, как только выясним все обстоятельства.
      Он увел за собою Алю.
      «Может так даже лучше будет для нас обоих», – успокаивая себя от последствий неприятного инцидента, решил про себя Храмов. – Верно, что ее скоро отпустят, как только разберутся во всех делах. Для этого им достаточно будет позвонить им домой. А меня это избавило от слишком затянувшегося расставания».
      Успокоив себя этим, он купил себе бутылку «Жигулевского». Пиво было паршивое на вкус. Все напитки отдавали этим карбидным привкусом: «Чешма», - «бормотуха», - хоть в переводе и звучала, как «родничок».
      Снова возник милиционер:
      - Вот что, парень, следуй за мной, надо с тобой потолковать.
      Они зашли в подсобное помещение буфета, заполненное под потолок пустыми ящиками, в узких лабиринтах которого, тот ориентировался, как у себя дома.
      - Вот что, парень, - приступая к делу, сказал милиционер. – Не буду тебя долго мурыжить. Вы нарушили общественный порядок. Аксакалы это подтвердят… Короче, ты должен мне бутылку водки, потому что я отпустил твою девушку. Я стою здесь до самого утра. А теперь иди, встречай свою девушку.
      В буфет вошла Аля.
      - Такие, гады! – призналась она. - Они запихали меня в свою грязную будку, и начали возить вокруг вокзала. Посадили ко мне алкаша. Он предлагал мне распить бутылку дешевого вина. Когда я отказалась, он поставил ее в угол, где она упала, и все вино разлилось. Вонизм был страшный. Я испугалась, а ты даже не пошел следом за мной. Я разозлилась тебя, а потом все прошло…
      - Этот мент мечтает, чтоб я выставился за то, что он тебя отпустил. Говорит, что будет ждать до самого утра.
      - А это он не видал! – Громко сказала Алевтина, скрутив с трех пальцев фигу. - Идем к моему дядьке. Будем ждать у него до самого утра. Это совсем даже недалеко. – Щебетала она уже дорогою. – Он так любит свою племянницу. Он нам, обязательно, будет рад.
      Конечно, они свалились этому дядьке, словно снег на голову.
      Встретив их на пороге своей дорогой квартиры, он сказал, что это очень хорошо, что они решили идти к нему, а не остались ждать на вокзале. Они сытно поужинали за большим семейным столом…
      Спать их положили в смежных комнатах…
      По дороге на вокзал, она упрекала его:
      - Ты, даже, не проснулся. Я всю ночь просидела возле твоей кровати. Я так сильно хотела, чтоб ты проснулся.
      - Почему же не разбудила?- Спросил он.
      В ответ услышал:
      - Я так загадала.
      …Они еле укладывались в расписание; у них не оставалось времени для выяснения отношений. Он едва успел поцеловать ее на перроне, как тут же пришлось скрываться в тамбур вагона. Поезд тронулся, а Але пришлось бежать уже следом за вагоном, чтоб еще раз взглянуть на лицо любимого, с которым она, того не ведая, прощалась навсегда, как и со своей первой несчастливой любовью…
      Он мысленно попросил в нее прощения за нелюбовь. Он сумел сыграть свою роль до конца, как только смог, не навредив ей, за эти самые светлые и чистые побуждения. «Пусть ей поможет Бог», - подумал он, прощаясь навсегда с Алевтиной.