4. Несостоявшаяся любовь

      - Фамилия? Имя? Отчество? Год рождения?
      - Храмов. Иван. Иванович.
      - Что вкушали сегодня?
      - Тушенку. Сгущенку. Жареную колбасу.
      - Дальше?
      - Да, помогите же! Вы, доктор или садист? Ей, богу! Доктор! Вначале, надо помогать людям, а потом уже спрашивать фамилии и о чем говорили в Кремле во время подписания очередного мирного соглашения. Эта дикая боль пройдет, и, я, вам, целую диссертацию надиктую на эту тему!
      - Сильно болит?
      - Очень! Сильно! Да, делайте же вы что-нибудь! Доктор! Не сидите сиднем!
      - Сестра! Готов там марганцовый раствор?
      - Сейчас будет готов. – Послышался ответ из-за двери.
      - Чудной человек! – Эскулап обращает свой взор на застывшего в дверях Федорова. – Смешной, какой-то он у вас. Напишем, говорит, вместе докторскую диссертацию. – Говорит он начальнику отряда. – В нашем деле ошибиться нельзя. Надо поставить правильный диагноз. У парня, видать, случилось сильное отравление. Сейчас нагреется вода. Надо промыть ему желудок марганцовкой...
      - Доктор, с вами можно поговорить, оставшись наедине? – Спрашивает Федоров.
      - Конечно, - согласился эскулап.
      Они гомонили в коридорчике.
      Пока сестра возилась с Храмовым, накачивая его растворенным в теплой воде марганцем, вызывая в его желудке спазмы и обязательную рвоту, - Федоров быстро договаривался с доктором, чтоб в документах об отравлении Храмова нигде не фигурировало. Расчет был очевиден и прост, словно две копейки: ему не нужны были излишние комиссии; людей, нагрянувших с проверками, надо будет обязательно кормить, и привечать, давать им дефицитные продукты питания в качестве презента, чтоб они оставили его отряд в покое после такого случая. К тому же, этот случай поможет наполнить курилки ненужной шумихой. Дешевле будет дать этому эскулапу несколько банок сгущенки, чтоб он отвернул от него все эти обязательные прелести...
      - Я все понял, - сказал доктор.
      Прибывший в Хакассию с отрядом Федорова Храмов (и тут же оказавшись в больнице города Бограда с острым отравлением), лежа неподвижно под капельницей, мог теперь спокойно припомнить, как это с ним так все довольно быстро случилось.
      Намедни, весь отряд заехал сюда на двух Газ-66 в светлую, березовую рощу, где, сразу же, разбили лагерь. Поставили в высокой траве палатки, протоптали стежки-дорожки. Из включенной на полный звук «Спидолы» на «Маяке», сразу же понеслось во всю мощь «На дальней станции сойду».
      Березы, высокая трава, напротив гора; недалеко синеет озеро. Торчат камни – могильники…
      Сразу же подъехал на крупной лошади пьяный хакас, чтоб справится: кто они такие. Начал очень громко нахваливать русских, которые, по его словам, открыли ему – хакасу - глаза на весь окружающий мир...
      Дебелый, мужик, Федоров, лет 30-ти, с крупными чертами лица, очень умный, очкастый, очень перспективный руководитель, - в поле всегда подражающий героям модного в среде геологов писателя Олега Куваева, - из романа «Территория», - попросил у этого хакаса: «проехаться» на его красивой лошади.
      Промчался галопом по высоким травам, будто влитый в кожаное седло, чтоб показать, что он родом из настоящих казаков.
      После Федорова – этот процесс повторил и Храмов, взяв и себе эту лошадь напрокат.
      Весь отряд, в это время, отправился к озеру, ловить карасей.
      …После этого начались трудовые будни. Работали тяжело (до самой ночи). Приезжали, еще успевали помыться в баньке, которую оборудовали под горой, и, тут же, сваливались в сон...
      Среди десятка бичей – бывших интеллигентных человеков, - работающих у Федорова на разбивке профилей, - один оказался не такой как все: изучающий французский язык! Кроме него – еще был студент «не такой как все», и еще такой же непонятный и мутный Храмов и только техник-геофизик Леша Кержаков, по всем канонам, подходил Федорову, как носителю истинных традиций в геологии. Еще был помогающий ему руководить старший геофизик Юра Хохлов, с которым они не расставались уже несколько лет.
      Особая функция полицейского в его отраде, отводилась своему верному рабу, а по совместительству еще и личному водителю – Янычару. Крутя баранку на своем армейском «газшестьдесятшестом», тот так широко расставлял локти рук, что казалось, словно за рулем растопырилась какая-то свирепая каракатица, а не невысокий, круглолицей крепыш, восточного вида, которого все величали «Янычаром». Обрив голову «на лысо», этот Янычар уподоблялся жестокому воителю из войска султана.
      Чтоб не нанимать отдельно повара, - на кухне установили график дежурств. Питались, исключительно, макаронами по-флотски, с тушенкой, поскольку приготовление этого нехитрого блюда не требует особых навыков в кулинарии: надо только не забыть промывать в холодной воде, чтоб не слиплась, сваренную вермишель. Этой премудрости скоро научились все, кроме студента. Тот, обычно, засыпал у костра. Федоров будил его, не иначе как, выбивая из-под него чурбак. В такой день – питались исключительно тушенкой.
      … В день рождения Юры Хохлова, припоминал лежащий неподвижно под капельницей Храмов (о нем словно бы забыли, и, иголка прислонившись к стенке вены, перестала пропускать в кровь питательную глюкозу), Федоров сделал первый выходной. Накануне он завез с базы дефицитную докторскую колбасу.
      Жарить ее взялся сам Федоров.
      После обильного возлияния, в стиле Дикого Запада, в лагере начались брожение. До полуночи Янычар у костра толкал Храмову теории о полезности употребления в пищу человеческого мяса. «Оно - чуть слащавое, - говорил пьяный Янычар. - Приносит еще и духовное наслаждение». – «Дикари одни едят», - говорил Храмов. - «Их можно понять, - разводил антимонии Янычар. – Они не просто пожирали своих сородичей, а как лекарственное средство. У кого, например, болела печенка, - он кушал ее…».
      Быстро одичавший на природе каннибал, в ту ночь порезвился на свою славу, как смог: немецким штык-ножом, с клеймом фирмы «Золинген» на лезвии, прорезал студенту спальник, разбросал по лагерю все учебники Француза, закончив ее в палатке прибывшей накануне практикантки, несколько дней ожидающей приезда своего мужа. «Ты уже приехал милый? – встречала она офонаревшего от нежностей Янычара. - Я тебя так ждала, милый». – Она лезла к опешившему от такого поворота событий Янычару, спросонку никак не понимая подмену, «чуть было не изнасиловала» его. Вдруг она очнулась, и, увидев рядом постороннего мужика: лысого, пьяного, обмякшего уже от ее ласк, - отпрянула и завизжала на всю силу своих голосовых связок! «Я чуть было не оглох. – Жаловался на нее Янычар Федорову, по дороге в больницу. – Как же только кричит эта телка!». – «Тебе б сначала надо было хоть немного подумать своей пустой бошкой, а потом уже лезть к ней, - укорял его довольный таким поворотом событий начальник. - Если она тебя заложит, тебе не миновать зоны», - «А там, что? Разве не люди живут?», - по ухарски, хорохорился Янычар. (Он бахвалился оттого, что настоящей зоны он-то как раз, пока что, и не видел). – «Все-таки, думай, в следующий раз, куда ты лезешь», - говорил ему Федоров. По тону было слышно, что ему понравилось, как Янычар устанавливает в лагере свои порядки…
      Пришла медсестра и поправила иголку…
      Утром Храмов уже бродил по больничке. В курилке, находились вполне здоровые на вид колхозники. В то время, как за окном, на склоне горы, трудился их трактор. С серой земли торчали камни.
      - Хлеб надо выращивать на Украине, - авторитетно заявил Храмов. – А здесь ничего не сможет вырасти.
      Его слова больно ранили самолюбие мужиков. Один из них, очень упитанный, попытался, было, противоречить.
      - Это почему же? – Спросил он.
      - А, что можно вырастить на этих камнях? – Задает встречный вопрос Храмов, показывая пальцем на камни, белеющие среди пахоты.
      - Это как еще посмотреть, - сказал мужик. – В 1972 году, когда была невиданная засуха, Сибирь снова спасала всю страну. Как было в войну. Так всегда было, и так всегда будет.
      Разговор на этом утих. Но, с тех пор, на Храмова многие затаили обиду.
      Рассматривая плавающих в большом аквариуме вуалехвостов и барбосов, Храмов увидел с той стороны аквариума красивое, эфемерное создание, в оранжевом больничном халатике. Это была красивая девушка, с тонкими и правильными чертами лица, так нравившиеся ему. Виденье чистой красоты. С этой минуты все его естество было подчинено тому, чтоб поскорее увидеть ее где-то мелькнувший халатик.
      Два дня он неотступно преследовал ее видение по всем коридорам. Она играла с ним в кошки-мышки: где-то скрывалась, а потом неожиданно появлялась снова…
      …И вот они встретились в холе, у телевизора. Их мягкие кресла оказались почти что рядом. Руки уже потянулись друг к другу. Накопившийся потенциал, должен же был когда-нибудь обязательно закончиться энергетическим разрядом, искрой поразить влюбленные сердца двух…
      Неожиданно резко, их кресла разлетелись по разным космическим измерениям. Между их креслами вырос дюжий колхозник.
      - Загораживает, - сказал он. И глаза весело смеялись у него.
      Храмов попытался, было, вспылить, - как это он умел, - но в этот момент, в коридоре появилась медсестра, и позвала его. В ординаторской, вместе с доктором, его дожидался Федоров.
      - Собирайся, - сказал Федоров. – Тебя переводят в группу Артюхова…